всего насторожило, что и вечером накануне она тоже не ответила на звонок, хотя с утра мы разговаривали и она никуда не собиралась.
Сразу почувствовала неладное. Названивала, пока ехала из аэропорта, потом колотила в дверь. Вызвала слесаря из жилконторы. Он долго ковырялся, замок не поддавался – пришлось ломать дверь. Думала, ещё чуть-чуть – и потеряю сознание. Не было сил переступить порог собственного дома. Я почему-то была уверена, что там нечто ужасное. Попросила слесаря первым зайти в квартиру. Казалось, его не было целую вечность… Когда он вышел, у него тряслись руки и он не мог произнести ни слова. «Не ходите туда. Надо вызвать милицию», – это всё, что он мог сказать.
Я влетела как сумасшедшая, стала бегать по квартире… Всё было перевёрнуто вверх дном, вещи разбросаны, на кухне тарелки с остатками еды, и этот странный запах. Не смогу его забыть! Я нашла её в ванной комнате. Вернее, увидела её руку, с двумя сломанными ногтями, она торчала из ванной, наполненной водой, а сверху были небрежно накиданы тряпки: бельё, джинсы, полотенца… И опять этот запах! Только на следствии я узнала, что два ублюдка начитались детективных романов и заливали всё уксусом в надежде уничтожить отпечатки пальцев. Их вычислили сразу. Наружка стояла у нашей парадной и вела видеонаблюдение, пасли какого-то наркоторговца. Всё сопоставили, и подозрение сразу упало на двух парней, которые несколько раз заходили в подъезд и выходили с полными сумками. Анатолия опознали люди из соседних домов. Я не смогла узнать в нём парня-тихоню, который не раз заходил к нам домой, даже пил чай за одним столом, – Татьяна опять притихла на минуту, пытаясь собраться с силами.
– Найти его не составило труда. Он сразу во всём сознался, хотя краденого у него не нашли. Указал на инициатора, Виктора, своего дружка, который недавно освободился из заключения за грабёж. В тот день Соня пригласила Анатолия в гости, и он пришёл не один, а с этим Виктором. Тот сам напросился. Почуял добычу! Если бы ты видела, как Анатолий рыдал на суде и твердил, что любил её и у него и в мыслях не было ничего дурного. Они сидели на кухне, Виктор вышел, и через какое-то время следом Соня. Она застала его в спальне, тот рылся в ящиках трюмо и рассовывал всё, что попадалось ценного, по карманам. Соня, со слов Анатолия, сильно кричала, он выбежал на крики и увидел, как Виктор пытается заткнуть ей рот ладонью и вдруг начинает душить и требовать помочь! У неё все руки были в синяках… в ссадинах! Она, видно, сопротивлялась, как могла, до последнего. Родители Анатолия пытались признать его невменяемым, но экспертиза не подтвердила. Он настаивал, что был под влиянием друга и не понимал, что делает, а потом было поздно отступать назад, – Татьяна издала какой-то глухой стон и уткнулась головой в колени. – У меня нет больше слёз. Я их все выплакала. Не знаю, как жить дальше…
Мне так жаль её! Лучше бы мне всё это! Прошло три месяца, а мне кажется, это случилось вчера и так будет всегда, до последнего дня.
Тамаре стало страшно. Ей захотелось вскочить и бежать подальше от этого места. Она то и дело натыкалась взглядом на портрет Сони, и в голове крутились жуткие кадры преступления. Она не могла понять, как Татьяна может здесь жить дальше, ходить в ванную комнату, завтракать на кухне…
– Может, хочешь чаю?.. – Татьяна уже приготовилась сползти с дивана.
– Нет!!! Тебе надо уехать отсюда. Срочно поменять квартиру. Пожить у кого-нибудь, временно… Хочешь, я спрошу у Максима? – ляпнула Тамара, но понимала сама, как отреагирует на это Макс. Скорее всего, не одобрит её порыв. У них и нянька приходящая, ненавидит, когда кто-то из посторонних дома.
– Нет. Я не уеду никуда. Здесь Соня… Я чувствую её… Я ей нужна… – Татьяна сказала это таким тоном, что возражения были бессмысленны, словно она потеряла разум.
– Тебе уже пора, наверно. Извини, иногда мне невыносимо. Я справлюсь, ты не волнуйся. У меня нет родных, нет настоящих подруг… В восемнадцать лет я осталась одна, без родителей. Было трудно, и мне всегда казалось, я всего добилась, чего желала.
Тамара смотрела на Татьяну и вдруг поняла ясно и отчётливо, что больше всего она сейчас не хочет быть похожей на неё, как мечтала всегда, с самой первой их встречи. Тома просто ушла – крепко обняла её на прощание и ушла.
Она потом несколько раз звонила ей, Татьяна не брала трубку или отвечала, что всё хорошо, и, к счастью, не просила приехать. Тамара суеверно полагала, что горе заразно. Иногда становилось стыдно, и она готова была бросить всё и мчать на Радищева. Пыл быстро угасал, и она прогоняла все воспоминания об их последней встрече. Жизнь брала своё, и Татьяна совсем затерялась в памяти, и всё, что с ней было связано. Наверное, это была некая защитная реакция: забыть, отстраниться. Слишком тяжелы были мысли о ней.
«Господи! Я уже два часа сижу здесь», – Тамара с трудом поднялась со скамейки, спину ломило, и она чувствовала усталость, как будто сама перемыла внаклонку все полы в доме. Зашла в церковь. Там пахло ладаном, и одинокие старушки в платочках с безучастными лицами молча сидели на лавочках. Она всегда обращала внимание на таких, не от мира сего, женщин и задавалась вопросом: «О чём они думают в эти минуты и как истинна их вера?» В их глазах читалась боль потерь и какая-то необъяснимая уверенность в правильности своего выбора служению Господу.
Тома купила несколько свечей и прямиком направилась ставить за упокой Таниной и Сониной душ. Что говорить в таких случаях, она не знала, просто представила Таню такой, какую увидела впервые: красивой, уверенной, полной сил… «Как она жила всё это время? Она ушла в семьдесят… Было ли ещё что-нибудь светлое в её жизни или только жалкое существование стареющей, никому не нужной женщины. Как страшно!» – она поставила свечки за всех близких и ещё долго не могла уйти из этого места защиты и покоя.
Эдик безмятежно спал в машине, на полную откинув сиденье, и не сразу отреагировал на её настойчивые стуки в окно. Обычное раздражение не появилось, лишь глухое равнодушие ко всему, что происходило вокруг. «Завтра же скажу, что уволен… Хватит, натерпелись…»
– Домой! – холодно отчеканила Тамара.
Шарахаться по городу, вызванивая кого-нибудь из подруг, посидеть в ресторане, как было заведено последние лет пять, – желания не было, да и Максим
