Тагири собралась было уже вернуться к наблюдениям за жизнью матери Аго, но почувствовала, что не может этого сделать. Компьютер был настроен на поиск новых точек наблюдения за Аго, и ей нужно было только протянуть руку и подать команду на возврат к прежней программе, но она ничего не сделала. Тагири просто сидела и смотрела, смотрела на экран, чтобы узнать на этот раз не причину случившегося, а последствия. Что же будет с этим чудным смышленым ребенком, которого так любила Дико?
Сначала его чуть не освободили, хотя могли при этом и убить. Дело в том, что трое охотников за живым товаром хватали свои жертвы, продвигаясь вверх по реке. Но они не думали о том, что возвращаться им придется мимо тех самых деревень, где они похитили детей. У одной такой деревни, чуть дальше вниз по течению, мужчины из племени лотуко, хорошо вооружившись, устроили им засаду. Двух арабов они убили и обнаружили в их мешках детей своего племени. Но третьему, в мешке у которого был Аго, позволили ускользнуть.
Уцелевший работорговец добрался до деревни, где двое его чернокожих рабов сторожили верблюдов. Привязав на спину одного из верблюдов мешок с Аго, троица тут же отправилась в путь. Тагири с возмущением отметила, что араб даже не потрудился развязать мешок и посмотреть, жив ли мальчик.
Путешествие к низовьям Нила закончилось в Хартуме, на рынке невольников. За всю дорогу работорговец открыл мешок только раз в день, чтобы плеснуть немного воды в рот мальчика. Все остальное время малыш проводил в темноте, скрючившись, в позе человеческого зародыша. Он вел себя молодцом, не плакал. После того как в ответ на жалобные просьбы мальчика отпустить его, похититель несколько раз пнул Аго ногой, тот больше ни о чем не просил своего мучителя. Он молчал, и только в глазах его застыл страх. Мешок весь промок и провонял мочой и фекалиями, но под жгучим солнцем пустыни довольно быстро высох. Поскольку Аго ничем не кормили, через некоторое время он уже не пачкал мешок своими испражнениями. Само собой разумеется, мальчика ни разу не выпустили из мешка справить нужду. Работорговец боялся, что он убежит. Араб был преисполнен решимости извлечь хоть какую-то выгоду из своего предприятия, стоившего жизни двум его товарищам.
Неудивительно, что, прибыв в Хартум, Аго в первый день даже не мог ходить. Однако, каша из сорго и побои, которыми щедро награждал его хозяин, вскоре заставили его встать на ноги. Через пару дней его купил торговец-оптовик, заплатив за мальчика вполне приличную для Хартума цену.
Тагири непрестанно следила за тем, как Аго везли вниз по Нилу: сначала в лодке, потом на верблюде, пока, наконец, его не продали в Каире. Торговец отмыл и подкормил мальчика, и теперь он заметно выделялся среди снующих по улицам жителей этого арабо-африканского города, культурного центра мусульман в те времена. Новый хозяин Аго, богатый купец, выложил за него кругленькую сумму и оставил жить у себя в доме.
Аго быстро выучил арабский язык, и хозяин, заметив незаурядный ум мальчика, позаботился о его образовании. Со временем Аго стал доверенным лицом в доме и фактически заправлял всем хозяйством, когда купец был в отъезде. После его смерти старший сын унаследовал все имущество отца вместе с Аго. Он еще больше доверял Аго, и в конце концов тот стал управлять всеми делами. Причем так успешно, что вскоре проник на новые рынки и расширил ассортимент товаров. В результате семья стала одной из самых богатых в Каире, а когда Аго умер, его не только искренне оплакивали, но и устроили необычно пышные для раба похороны.
Тагири не могла забыть, что на протяжении всех этих лет рабства в глубине глаз Аго таилась тоска, печаль, отчаяние. Взгляд его как бы говорил: “Я здесь чужой, я ненавижу это место, ненавижу свою жизнь”. Этот взгляд убедил Тагири, что Аго тосковал о своей матери так же долго и так же глубоко, как и она о нем.
Именно тогда Тагири отказалась от изучения прошлого своих предков и принялась за проект, работа над которым продлится, как она считала, всю ее жизнь: она будет исследовать историю рабства. Остальные сотрудники Службы, занимавшиеся жизнеописанием отдельных людей, выбирали в качестве объектов исследования знаменитых или, по крайней мере, влиятельных людей прошлого. Тагири, однако, решила изучать жизнь рабов, а не их хозяев. Она будет прослеживать историю не сильных мира сего, у которых была возможность выбора, а тех, кто навсегда ее утратил. Она поставила перед собой цель возродить память о забытых людях, чьи мечты были безжалостно задушены в самом зародыше, кто не принадлежал самому себе, кто не мог влиять даже на собственную судьбу. Тех, по лицам которых было видно, что они ни на мгновение не забывают о том, что не принадлежат самим себе, и поэтому лишены мало-мальских радостей в жизни.
Она узнавала это выражение на лицах всех рабов. Да, временами она видела и вызов, и открытое неповиновение, но с подобными людьми всегда обращались особым образом, и, если после такой специальной обработки они оставались живы, вызов в их глазах сменялся выражением отчаяния, как и у всех других. Это был взгляд раба, и Тагири обнаружила, что почти во все периоды истории человечества такой взгляд был у огромного множества людей.
* * *
Тагири исполнилось тридцать лет, из которых почти восемь она посвятила изучению истории работорговли. Вместе с ней над проектом работал десяток сотрудников Службы, специалистов по выявлению закономерностей развития общества, и еще двое, как и она, историографов. И вот наступил решающий момент, когда она подошла к личности Колумба, а отсюда – и к переделке всей последующей истории человечества. Хотя Тагири никогда не покидала Джубу, город, где находилась станция Службы, хроновизор позволял следить за всем происходящим в любой точке планеты. Когда на смену устаревшим хроновизорам пришел Трусайт II, она смогла расширить сферу и глубину наблюдений, поскольку он был снабжен устройством для элементарного перевода древних языков. И ей теперь не нужно было самой изучать каждый язык, чтобы понять основной смысл происходящего на ее глазах.
Тагири часто посещала станцию, где трудился один из ее историографов, молодой человек по имени Хасан. Прежде, когда он работал со старым хроновизором, она довольно редко приходила туда, потому что не понимала ни одного из языков племен, населявших Антильские острова. А он как раз пытался восстановить эти языки на основе их сходства с другими языками народов Карибского бассейна и индейцев племени аравак. Теперь ему удалось обучить Трусайт понимать основы аравакского диалекта, на котором говорило изучаемое им племя.
– Это деревня в горах, – пояснил он, увидев, что Тагири тоже смотрит на голограмму. – Климат тут куда более умеренный, чем на побережье, а значит и сельскохозяйственные культуры совсем другие.
– А что именно ты сейчас наблюдаешь? – спросила она.
– Я слежу за тем, как жизнь горной деревни будет нарушена появлением испанцев, – ответил Хасан. – Всего через несколько недель их экспедиция доберется до горы, чтобы угнать людей и превратить их в рабов. Испанцам катастрофически не хватает рабочих рук на побережье.
– Они что, расширяют плантации?
