Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
О том, что я Алексей Журавлев, узнал из листа назначений, который был закреплен в ногах койки. Это повышение (в алфавитном порядке) в стае пернатых меня позабавило. Прежде был Цаплин, и тоже Лешка. Судя по информации, полученной из скромного набора личных вещей и документов, обнаруженных в прикроватной тумбочке, затонированной белой масляной краской, здесь позиционируюсь как летчик. Все остальное оставалось загадкой. Спустя пару недель, когда валяться стало уже просто противно, решил встать на ноги и, морщась от боли, похромал по палате. Но сразу без подпорок, чему позавидовал Паша. Его жутко раздражали собственные костыли и «костяная нога». Кости у него срастались медленно (как он считал). К тому же жутко чесалось. Пашка на улице даже выломал прутик и пытался его засовывать под гипс, чтобы унять зуд.
Зеркало обнаружил в умывальнике-туалете, который был расположен в конце центрального коридора. Ну что, здравствуй новая рожица?.. Так, минуточку, а рожица-то старая! То есть в зеркале обнаружил свое отражение, правда, лет так на двадцать моложе. (А может, не свое? Но очень уж похожее.) Я таким был, во время службы в армии, вернее, сразу после армии, когда в институте начал учиться. В солдатчине, несмотря на фирменные блюда нашей солдатской столовки: пюре в мундире и жареная селедка, щеки все ребята себе отъели так, что со спины становились видны. А вот у студентов вопрос «пожрать» всегда был в разряде «не было» – то денег не было, то времени не было. Потерявшие армейский жирок щеки как раз соответствовали успешному (а что? – ведь без «троек» же!) окончанию первого курса. Признаки растительности собрались проявиться над верхней губой и на подбородке, но, похоже, еще пребывают в раздумьях. На моей многострадальной головушке наши медицинские специалисты навертели тюрбан из бинтов. Выше наблюдалась верхняя крышка черепа с прической «стриженый ежик». Я даже рукой потрогал. Так, кому тут что не нравится? Всем любителям модельных стрижек – мое почтение! А у меня «умный волос начал покидать дурную голову» лет в тридцать. Химическая промышленность не способствует пышности шевелюры, хотя, впрочем, есть и исключения. Вид существа, которое рассматривало меня из зеркала, напомнил магазинного цыпленка советского периода – худой и синий (зато без вредных биодобавок). Общий вид тела, доставшегося при «переезде», примерно соответствовал моим двадцати годам. Исчезла родинка на поясе, которая меня так раздражала, зато появился небольшой участок шкурки возле правого локтя, покрытой рубцами (похоже, был когда-то приличный ожог). Ноги… Не мешало бы как следует помыть-попарить, срезать роговые мозоли… И, конечно же, подстричь ногти. Ну-ка! Маникюрный набор в студию! И поживее! Да к тому же если форма моих «хваталок» вроде бы как осталась прежней, то на ладошках появились приличные такие мозолюки. Я в своей реальности был далеко не белоручкой, но на работе все технологические операции проводили в «резинках» (я в резиновых крагах даже письма писать могу), а на фитнесе, который уже лет десять как заменил пристрастие к восточным забавам, пользуюсь перчатками. Со своим «аппаратом J‑6» и по дому «вожусь» тоже в перчатках (правда, в х/б – чтобы потом руки легче отмывались). Короче я – это не совсем я. Можно даже поразвлекаться – типа найти в двух картинках десять отличий.
В остальном текущая реальность совсем не радовала. И за что мне такое везение – фонарик не горит, свисток без дырки, а акула глухая попадется! Ребятам этот анекдот уже успел рассказать – хохотали до слез. В общем, за окошками, заклеенными полосочками бумаги крест-накрест в каждом переплете, стоял ноябрь сорок первого года.
Снежок припорошил парк на окраине Москвы, в котором расположилась бывшая детская больница, а теперь госпиталь № **57. Медперсонал смену подопечных особо не заметил и обращался с нами как с детьми. Поэтому пациенты с усами и самокруткой в зубах рассматривались не как нарушители дисциплины, а как малолетние преступники, которых следовало выпороть и поставить в угол. У нянечек и медсестер даже обращение к нам было забавное: «ранбольные». Они его придумали из нового «раненые» и привычного «больные». А чаще нас звали «сынки» или «мальчики».
– Просыпаемся! Так, сынки, градусники берите. – Это пришла наша МедФедоровна и включила круглый плафон под потолком палаты. На самом деле она Мефодьевна, а МедФедоровной ее зовет маленькая девчушка, которая иногда прибегает по вечерам. Малышка приходится ей какой-то внучатой племянницей, что ли… Видно, родители этой пигалицы где-то вкалывают по сменам. В день ее «дежурства» часть вечерней пайки нашей палаты (сахар, масло, белый хлеб) шла в фонд подрастающего поколения.
Такие же «воробьята» постоянно крутились у нас в госпитале. Они себя гордо называли «тимуровцами» и изо всех сил старались помогать. Стакан воды подать, письмо под диктовку написать, помочь санитаркам полы помыть… Самые ответственные и важные от осознания порученного дела вечером опускали на окнах светомаскировку – одеяла, которые утром поднимали на веревочках обратно в верхнее положение. Вечером, как все поужинают, наших «тимуровцев» собирали в столовой и подкармливали тем, что осталось в котлах и на раздаче. После отбоя, когда ходячие ран больные укладывались на койки и гасилось основное освещение, освободившаяся смена уходила домой. По темной дорожке среди заснеженных деревьев брели усталые мамы-нянечки и тетушки-санитарки. С ними, держась за ручку, семенили наши маленькие помощники. В возрасте чуть постарше моей Лизаветы.
…а как там мои? Блин, что-то в носу защипало.
Нюни отставить! Все проблемы решаются по мере важности и времени поступления. У нас что сейчас главное? Привести себя в порядок! Вот и будем лечиться.
На рассвете хмурого ноябрьского дня нас покинул счастливый Витька. Он все-таки добил главврача и получил разрешение на выписку. Наш артиллерист забежал в палату шумный, веселый, довольный. Серая шинель перетянута портупеей, ушанка на затылке, вещмешок в левой руке. На краю газеты, что лежала на столе, карандашом написал номер полевой почты. Крепко меня сжал, так что я охнул от боли в боку, потом обнялся с Пашкой.
– Вы мне пишите! Обязательно пишите, – потребовал он. – Только я вам отвечать буду редко, я сам писать не люблю.
Потом повернулся к вошедшей МедФедоровне, наклонился и поцеловал ее красноватые ладони.
– Спасибо вам, Мария Мефодьевна, – сказал он улыбнувшись.
– Счастливо тебе, Витя…
Витька махнул нам на прощание рукой и рванул по коридору, как будто боялся, что сейчас передумают и его снова возвратят на койку.
– Дай бог тебе вернуться… – чуть слышно сказала МедФедоровна вслед и тихонько его перекрестила… Потом промокнула глаза и приняла серьезный вид.
– Журавлев, давай на перевязку, – сказала и вышла из палаты.
Настроение у Паши испортилось на весь оставшийся день. Даже радио не пошел в холл слушать вечером. Я ему компанию составил сходить покурить. Пашка зло дымил папиросой и отстраненно смотрел в глубь заснеженного парка. Мне не хотелось его отвлекать или тормошить. Пусть успокоится, потом поговорим «за жизнь». А так я просто дышал морозным вечерним воздухом. У него особенный запах. Такой бывает только в начале зимы. В нем есть надежда на метели и морозы, на Новый год, на лыжные прогулки и на что-то такое щемящее и неуловимое из детства. Даже Пашкин дым его не портил. Да и само курево имело более приятный аромат, чем та гадость, к которой я привык в свое время.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
