«Психолог долбаный! Хотя молодец, верно все делает. Софа моя как визжит, видно, за ягодицы щипают изрядно – не смертельно, но болезненно. И за камыши ее отвели правильно, чтобы я ничего не видел, а воображение само способно настроить «клиента» к откровенности. Проходили мы все это, фриц, не раз. Все же за полвека методики совершенствовались. Нет, но как визжит, Станиславский бы закричал «верю». Чухонцы сопят ненатурально – им очень хочется отведать генеральской женки, но категорически запрещено это делать. Но щипают от души и, судя по всему, снимают трусики. Все, уже крик подняла, надо мне «колоться».
– Прекратите… Дайте закурить.
– Генуг, – прокричал немец и тут же добавил веским тоном: – Вы только меня не разочаровывайте, генерал. А то возня заново начнется, эти два эста здорово ненавидят советскую власть и способны сотворить всякую гнусность с порядочной женщиной. Но я могу вашу жену и защитить.
Говоря, немец достал сигарету, прикурил и сунул в губы Гловацкому – от первой затяжки все поплыло перед глазами. Сигарета упала на грудь – ему было больно от ожога, но терпел. Николай Михайлович удачно сымитировал кратковременную потерю сознания – немец наклонился, похлопал по щекам, отер лицо мокрой юбкой. И генерал с растущим ликованием в душе понял – за серьезного противника его сейчас не держат, а потому нападение окажется для самоуверенного диверсанта неожиданным. Лишь бы только сил хватило для одного смертельного удара. А там со «шмайсером», хотя автомат и не так называется, пойдут совсем иные игры.
– Глотните, генерал. – В рот влилась влага, ядреная и вонючая, надо же, немец даже на шнапс расщедрился. Но проглотил с удовольствием – помогло изрядно, огонь пробежался по телу, сил прибавилось.
– Что вы знаете о 118‐й дивизии? Кто ее командир?
– Полковник Татаринов, мы с ним в академии учились. Вчера генерала получил. За бои под Островом, он там ваших танков много пожег. Воевал в Испании, орден Красного Знамени заслужил. Знаток обороны, в Мадриде сим делом занимался, любит рассказывать про бои в Университетском городке. На вас новые методы противотанковой обороны использовал. И вооружение секретное… Удивлены все изрядно – чертовски эффективно оказалось! Всю бригаду оберста Рауса напрочь выжгло…
– Еще глотните немного, генерал. – Фляжка уткнулась в губы. «Немец доволен, как тюлень на лежбище, с первого вопроса такой подробный ответ получить! Сейчас в «доброго» влет перевоплотится, белым и пушистым!»
– Вам легче станет, генерал! У нас лодка, перевезем на берег. А там вас с женою в госпиталь отправим, в вермахте хорошие врачи! Они вас вылечат, вы же немец. Потерпите немного. Вот еще глотните.
«Щас, как же, фольксдойче! Новое оружие заинтересовало, да средства и тактика ПТО, вон как заерзал от нетерпения. За такое могут и чин офицера дать. Но что с Софьей?! Убью уродов!»
– Я‐я‐я!
Софья звонко завизжала, как поросенок, которого студенты изволили резать тупым полотном ножовки – видел он такое однажды в юности. Так и не зарезали, зато всю деревню переполошили.
– Уй, я!!!
– А…
Дико, в смертельном ужасе заорали оба эстонца, причем один явно в предсмертном вопле, захлебнувшись невыносимой болью. Немец обернулся, явно не понимая, что там происходит, и Гловацкий молниеносно нанес удар, вложив в него накопившуюся ярость. И тут же донесся от камышей прямо леденящий в жилах кровь яростный рык какого-то чудовища. Большого, даже огромного, судя по оглушительному звуку. Именно лютого зверя – люди так свирепо реветь не могут!
Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн
близ Новгорода
Вагон судорожно дернулся, колеса загремели по рельсам. Начался путь в неизвестность. Какое может быть будущее у него лично, еще неделю назад командовавшего моторизованным корпусом, добившегося уже в этой войне многих побед, а ныне плененного большевиками в результате злосчастной ухмылки судьбы немецкого генерала?!
Только одно – если и оставят его в живых, то остаток жизни придется провести в Сибири, где плевок падает на снег кусочком льда суровой зимою. И это будет еще хорошо, потому что могут запросто замордовать в «гэпэу», превратив в орущий от боли истерзанный комок человеческой плоти. Нет, его самого пока не били, даже не грубили, не оскорбляли. Обхождение очень вежливое, тут все удивительно. Ведь их вождь Сталин своих командармов – да что там, даже советских фельдмаршалов – расстреливал целыми группами. Что для него плененный немецкий генерал?!
Эрих фон Манштейн чуть искоса посмотрел на сидящего перед ним на откидной полке офицера с малиновыми петлицами на отложном воротнике гимнастерки. Фуражка с таким же по цвету околышем, темно-синей тульей. Расшитый золотистой нитью шеврон на рукаве – меч на щитке с серпом и молотом. Важная деталь советского герба, что у большевиков символизирует государство пролетариата и крестьянства. Впрочем, в Третьем рейхе такому антуражу придавали серьезное значение – те же рабочие праздники по указу фюрера было принято с размахом отмечать. И новое знамя Германии такое же красное, как у большевиков в России.
Генерал покосился на решетку, что перегораживала маленькое купе без окна. Там стоял еще один сотрудник советского «гэпэу», в точно такой же униформе, только вооруженный пистолетом, кобура с которым оттягивала поясной ремень. Внимательный, собранный, с цепким взглядом пса, который ни на секунду не отводил глаз от пленного генерала. И молчаливый, как и его товарищ – за добрый час оба конвоира Манштейна не произнесли ни одного слова. Наверное, им просто приказано начальством не отвечать на вопросы. Но вести себя вежливо и предупредительно.
Манштейн взглянул на маленький железный столик, прикрученный к стене. Там лежала пачка русских папирос с изображением европейской части России. Название удивило еще вчера, когда важный чин «гэпэу» с ромбами в петлицах и странно звучащим для немца званием «старший майор», подарил ему эту пачку папирос «Беломорканал». Манштейн, как офицер генерального штаба, прекрасно знал, что этот канал большевики прорыли, чтобы соединить два моря – Балтийское и Белое. Задействовали на строительстве огромное число заключенных – может быть, этим их «старший старшего» намекал ему, что если будет упрямиться, то отправится отрывать какой-нибудь далекий и глубокий водоем. Русские постоянно что-то копают и очень любят лопаты, которыми даже их генералы, как мясники, дерутся в рукопашных схватках, будто нет старого проверенного граненого штыка.
– Битте!
Русский офицер перехватил взгляд Манштейна и медленно достал из кармана галифе коробок спичек. Генерал вытащил из коробки папиросу, уже привычно смял картонный мундштук и закурил. Табак был неплохим, вполне соответствовал германским сигаретам. Это говорило о многом. Если русский командарм курит жуткую кислятину, напоминающую эрзац-табак прошлой войны, где немецкие химики пропитывали раствором никотиновой кислоты бумагу, то ему выделили целую пачку вполне приличных папирос. А значит, придают допросам исключительно важное значение. Или вот таким образом отмечают его покладистость, ведь генерал старался подробно давать ответы на все вопросы, которые ему задавали.
