– Это что? – икнул Виталик.
Я ударилась в раздумья – вот об этом то я и не подумала. Не рассказывать же, что это криминальный подкидыш. Он меня в полицию сдаст, он очень труслив.
– Ребёнок, – сказала я. – Мой. Я у тебя переночую, а то меня папа из дома выгнал, за то, что я родила вне брака.
И пошла на кухню. Чайник поставила. Насыпала себе растворимого кофе. Льву дала упаковку от хлопьев – пусть шуршит, ему нравится.
– Но презервативы дают девяносто девять процентов защиты! – возразил Виталик.
До меня только сейчас дошло, что он может принять ребёнка за своего. И что он явно от этой мысли не в восторге. Но ночевать на улице так не хочется… Утром признаюсь.
– Знакомься, – показала я ему на ребёнка. – Один процент.
Виталика стало жалко, но я вовремя напомнила себе – он крохобор. Зануда. Он унижал моё женское достоинство. И несомненно обладал кучей других грехов, которые я так сходу вспомнить не смогла.
– Но он какой-то… Ты посмотри, он смуглый. И глаза чёрные!
– У меня прадед татарин, – пробормотала я блаженно заваливаясь в кресло. – Упокой Господь его душу.
Глава 7. Давид
Неумело забинтованый бок ныл. Не болел даже, просто ныл, словно обиженный за то, что я совершенно его игнорирую. Комок бинта пропитался кровью, которая успела высохнуть и теперь больно царапала кожу.
– Ты должен, – сказал себе я. – Иди.
Занимался рассвет. Наверное, я замёрз, но холода не чувствовал. Я шёл по полю, трава высокая от росы мокрая. Спотыкаюсь. Где-то громко мычит корова – впереди деревня. Я понимаю, что на глаза лучше не попадаться, иду лесом, но рассвет очень ранний, люди только начали просыпаться.
Я вышел на главную улицу небольшого посёлка. Иду. В глазах мутно, но я тщательно всматриваюсь в дома. И наконец вижу – обычный деревенский дом, обшитый ветхими уже деревянными планками, краска с которых давно облупилась. На заборе табличка с красным крестом. Сельский медицинский пункт. График работы висит – с шести тридцати. Уже скоро.
Я открыл скрипучую калитку и прошёл по дорожке посыпанной гравием. Начало осени, на траве лежат жёлто-красные кленовые листья. Вдоль дорожки пушистые оранжевые цветы на тонких стеблях. Красиво. Сажусь из последних сил на ступеньку. Совсем недавно я так подбросил сына, теперь – себя. Ожидание растягивается в вечность.
– Вы опоздали, – спокойно сказал я женщине, когда она наконец пришла.
Она смотрела на меня сверху вниз. Высокая. Мощная, необьятная. Волосы заплетены в детскую косичку, она через плечо перекинута. На ладонях трещинки и мозоли.
– Корову доила, – пожала плечами она. – В стадо проводила. Полис есть?
Я покачал головой. Женщина вздохнула, отперла дверь громко гремя ключами и буквально приподняла меня, дернув за руку, помогая войти. Я добрел до стула и начал снимать с себя верхнюю одежду. Рубашку пришлось отдирать, присохла вместе с кровью.
– Скорую бы, – с сомнением протянула фельдшер. – Я не хирург.
– Нельзя, – хрипло ответил я.
Она снова вздохнула. Сняла один халат, в цветочек, надела белый, тщательно отглаженный.
– В другую комнату пошли. Сейчас Петрович с давлением придёт…
Я кивнул. Соседняя комната узкая, только кушетка и длинный шкаф забитый папками с документами. Лёг. Сдержал стон скрипнув зубами.
– У меня только новокаин, – сказала она. – Больно будет.
– Плевать.
Больно было, бой баба не солгала. Порой я проваливался куда-то в саму черноту, теряя себя. Выводил меня обратно Лев. Такой, каким приснился мне. Щербатый, вихрастый. Мой. За руку выводил.
– Антибиотики поставлю, – доносился голос сквозь вату. – Крови у меня нет и никогда не было. Физраствор есть.
– Всё равно…
Снова боль. Затем минутное облегчение. Осознание, что теперь станет легче. Должно. И я смогу решить все проблемы. Обязан. И Катю найду.
– Это тебя в Ерофеево подстрелили? Там бегали на днях с пистолетами.
– Где?
– Деревня возле станции.
Доходит медленно. А потом жгучее желание встать немедленно. Там Катя. У неё Лев. Её нашли. Я там нужен… Но внезапно понимаю, что ноги стали ватными. Словно просто устали мне служить. На долгое мгновение мне казалось, что я больше их не чувствую.
– Да лежи уже, – отмахнулась фельдшер. – Искали они там кого-то, да так и не нашли.
Дышу, снова вспоминаю, как дышать. И кажется вдруг, что тогда в электричке я не просто так увидел Катю, юбочку, коленки острые из под неё… Судьба.
– Деньги в куртке, – хриплю я. – Сколько надо берите.
– Встанешь и сам дашь, я тебе что, воровка?
Темнота снова тянет меня к себе. Обманывает, обещая встречу с сыном. Фельдшер идёт к дверям моей тесной клетки.
– Стой, – сказал я пытаясь быть убедительным. – Рядом встань и стой, телефон положи…
– Себя положи и лежи, – фыркнула она. – А у меня Петрович сейчас придёт, что я ему скажу? Придумал тоже…
Я выключился. Иногда выныривал, когда по моему лицу бегала муха. Пытался её согнать – сил не хватало. И тогда слышал, как сердито моя спасительница отчитывает тех, кто пропустил приём. Мать ребёнка, которого от сладкого обсыпало. А ещё яростный спор о том, что мастит у коровы хозяйственных мылом не вылечить, блокада нужна, блокада и дойки почаще. И все это казалось таким иррационально мирным, что не верилось, что там где-то – Лев в опасности. Но из капельницы медленно капает раствор, каждая капля из которого лечит меня ничуть не меньше, чем чужой разговор о коровьем вымени.
Глава 8. Катя
Откат меня настиг ближе к ночи. Нещадно болели руки и плечи – весь день ребёнка носила. Спина тоже болела. Ноги. Казалось, что болит все. Я полезла в аптечку к бывшему, благо болеть он любил, делал это со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой. До сих пор, как вспомню, так вздрогну. Ладно, все позади, а аптечка у него шикарная.
Боль немного ушла, но мне хотелось спать. Я не спрашивая заняла диван в гостиной – в конце концов я отдала Виталику целый год своей жизни. Возможно, если бы не Виталик, он был бы лучшим моим годом. Раньше он мне даже красивым казался. А теперь…теперь мне было с чем сравнивать, на свою беду.
Лев уснул, я уснула тоже. Снился мне его папа. Он шёл за нами, спотыкаясь. На его одежде алели пятна крови. Мне было жаль его, но я искренне восхищалась тем, насколько сильна его воля. Он заставлял себя идти. Не к месту вспомнилось, как Виталик посадил себе занозу, но это во сне было лишним и я отмахнулась.
Мне хотелось остановиться. Помочь ему. Осмелиться заглянуть в глаза, тёмные, как бездонные омуты, на дне которых столетние сомы лениво шевелят плавниками, а в полночь поют, расчесывая косы, русалки. Но он не хочет принимать мою помощь.
