Потому что феномены – это то, чем я являюсь в объективности.
Скрывает мое феноменальное отсутствие как ноумена.
То есть не-отсутствие.
Отсутствующая вдвойне, поскольку отсутствует и субъект, и объект.
И Я проявляюсь как феноменальная вселенная.
Тогда Я присутствую.
18 Неконцептуальность
Что-мы-есть невозможно понять, потому что не может быть понимающего, отдельного от того, что-мы-есть, чтобы понять что-мы-есть. Если бы понимающий мог понять сам себя, тогда был бы и понимающий субъект, и понимаемый объект. И понимающий субъект в свою очередь стал бы объектом – объектом понимающего. И получается бесконечная регрессия, как всегда.
Не должны ли мы в таком случае быть этой бесконечной регрессией, когда субъект становится объектом субъекта и так до бесконечности? С диалектической, двойственной, феноменальной позиции именно так и должно быть, поскольку феномен есть проявление ноумена, который таким образом сам становится концептуальным явлением, или феноменом, феноменом ноумена, и так до бесконечности. У всякого зенита должен быть свой надир, у которого в свою очередь должен быть свой зенит, и так всегда со всеми противоположностями и дополнениями.
Вот почему Шэньхуй провозгласил двойное отрицание, отсутствие отсутствия присутствия-и-отсутствия, отсутствие такого отсутствия, которое является или присутствием или отсутствием.
Это всего лишь диалектический трюк, чтобы выбраться из двойственности с помощью двойственности? Возможно, что так. Но выбраться необходимо, так как двойственность – это механизм связанности. Верно же, однако, что важна не концепция, но тот факт, что у концепции всегда есть сознающий, чем бы он ни был? И именно он связан. И также он – тот, кого нет, никогда не было и быть не может, чтобы быть связанным или каким-то еще.
Но он не может сказать «меня нет», поскольку, говоря это, он демонстрирует, что он есть. И не может он превзойти себя и сказать, что он есть всё, поскольку всё – такой же объект, как и ничто, а он все еще сознающий, который сознает себя или одним, или другим, или обоими, или ни одним из них. И опять-таки он не может избавиться от себя, заявляя о своей трансцендентности, поскольку в этом случае что-то превосходит что-то еще, и это что-то остается тем, который превосходит.
Может ли он исчезнуть через имманентность, неотъемлемость? Нечто остается имманентным, нечто смутное и неуловимое, существующее внутри чего-то более осязаемого, отсутствие внутри присутствия. Даже самая безличная имманентность как таковая – это объективная концепция, и у этой объективной концепции есть субъект, который становится объектом, и так далее до бесконечности.
Означает ли это, что диалектически, концептуально, невозможно понять что-мы-есть? Осознав, что отсутствие отсутствия ничего есть очевидное указание на то, что мы есть неконцептуально, мы можем лишь отбросить поиск, и это, если ищущий также отброшен, есть обнаружение. Обнаружение того, что ищущий есть искомое, а искомое есть ищущий, и что ни того ни другого нет, не было и не может быть никогда, поскольку оба – концептуальные половины ЭТОГО, которое невозможно постичь, поскольку ЭТО не может постичь себя, не расщепляясь на субъект и объект.
Это концептуальное отрицание обычно рассматривается как какая-то катастрофа! Но почему это должно быть так? Разве не быть концепцией – это бедствие? Разве не будет более нелепым представлять, что то, что-мы-есть может быть ускользающей немыслимостью?
Разве не будет вообразимое чем-то незначительным, сноподобным, в то время как пустота, которой мы являемся с концептуальной точки зрения, в неконцептуальности – полнота? Это не концептуальная тьма, это свет в неконцептуальности, свет, который тьма не может познать, поскольку тьма есть не что иное, как отсутствие света.
