— Возможно, сырость и эта трещина — самое худшее, — с надеждой заметила Мидж.
Я пожал плечами. Пока мы осмотрели только первый этаж.
Под окном, в которое мы раньше заглядывали, располагалась фаянсовая раковина, такая большая, что там можно было искупать шотландского пони. Я подошел и открыл краны горячей и холодной воды. После нескольких гулких звуков в трубах и внезапных плевков из самих кранов потекла ржавая вода. Я дал ей пройти, но и через минуту цвет воды почти не изменился.
— Наверное, бак проржавел, — прокомментировал я. — А может быть, здесь такая вода. — Постепенно меня одолевало уныние.
Мидж тем временем открывала стенные шкафы и выдвигала ящики. Деревянная утварь была довольно древней, но тем не менее в приличном состоянии. Я заглянул в следующую дверь, ожидая увидеть кладовку, но там оказался туалет с высоко поднятым бачком и цепочкой.
— По крайней мере, не придется бегать на двор. — Я дернул за ржавую цепочку, система громко застонала, как и ожидалось, хлынула коричневая вода и текла удивительно долго, икая и всхлипывая.
— Наверное, выгребная яма переполнена, — сказал я, закрывая дверь. — Интересно, когда ее вычищали последний раз. — «И вычищали ли вообще», — добавил я про себя.
Мидж стояла посреди кухни, и, по-моему, все, что я говорил, ничуть не повлияло на ее мнение.
— Поднимемся наверх? — спросила она.
— Мне не терпится, — ответил я.
— Будь оптимистом, Майк.
— А ты?
В наших словах не было раздражения, мы слишком доверяли друг другу для таких глупостей. Наверное, можно сказать, что на нас обоих в какой-то мере влияло опасение, что другой разочаруется. Я знал, что Мидж очень хочется, чтобы мне понравилось это место, а я был готов почти на все, чтобы порадовать ее, но мы говорили не только о финансовых трудностях, но и о социальных. Если мы собирались здесь жить, это должно быть правильно.
Держась за руки, мы поднялись на верхний этаж. Мидж шла впереди, словно таща меня за собой.
Изогнутая лестница выходила в маленькую прихожую; наружная дверь, которую я пытался открыть сначала, оказалась справа от нас, а дверь в круглую комнату — слева. Солнечный свет поразил нас, как мягкий взрыв, и на мгновение я ощутил, будто плыву. Это чувство было столь сильным, что у меня закружилась голова, и я бы упал с лестницы, если бы Мидж не держала меня за руку и не тянула твердо за собой. Я быстро заморгал, ослепленный внезапным ярким светом, и милый образ Мидж появлялся и исчезал передо мной, словно во сне или легком бреду. Я помню озабоченность в ее светлых глазах, но также теплоту и доверие, которые обволакивали и поддерживали меня. Мое зрение прояснилось, и я смутно понял, что, хотя прошла всего секунда или две, передо мной пронесся огромный промежуток времени.
Не помню, как я туда попал, но я оказался в круглой комнате. Снаружи сверкало солнце, и пейзаж за широкими окнами открывался с микрокосмической ясностью; я словно различал каждый листочек, каждую травинку. Небо вокруг было синее-синее, я никогда не видел такого синего неба. И я ошибочно заключил, что знаю причину этой внезапной и неестественной ясности. Раньше я слышал, что такой эффект могут произвести некоторые наркотики, когда ты меньше всего этого ожидаешь, даже спустя годы после их употребления, и эта мысль не вызвала у меня радости. Я ощутил подавляющий стыд. Мне подумалось, что резкий переход из прохладного полумрака на ослепительный свет привел в действие задержавшиеся в моем мозгу химикаты — такое бывает от мелькающего света, — и они повергли меня в короткий, но сбивающий с толку кайф. Вот что я подумал тогда, и до сих пор не исключаю такой возможности.
Мои глаза быстро снова сфокусировались (возможно, правильнее сказать расфокусировались), так что я снова стал видеть как обычно, все потеряло ту особенную четкость линий. Мидж обхватила ладонями мое лицо и с прежней теплой заботой, как мгновение назад, смотрела на меня.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она, мягко поглаживая меня руками по щекам.
— М-м-м, да, пожалуй. Да, прекрасно. — И в самом деле, я чувствовал себя прекрасно: прежнее головокружение, неожиданное обострение восприятия исчезли, не оставив никаких последствий, кроме, разве что, воспоминания. — На минутку нахлынула слабость — наверное, от падения давления на высоте, — пошутил я.
— С тобой точно все в порядке?
— Да, клянусь, я в полном порядке.
Я огляделся, рассматривая комнату, а уже не пейзаж за окном, и присвистнул:
— Ничего себе!
— Разве не красота, а, Майк?
Мидж вся сияла и так широко улыбалась, что ее лицо было готово треснуть надвое. Она отскочила от меня и обежала комнату (конечно, по кругу), закончив свой путь у грубого кирпичного камина. Опершись локтем на каминную полку, она состроила мне рожицу, ее глаза искрились весельем.
— Все выглядит совсем иначе, а? — проговорила Мидж.
И действительно, все несомненно выглядело иначе. В этой комнате было какое-то сияние, которое, как я понял, порождалось отражением от закругленных стен беспрепятственно проникающих сюда солнечных лучей. И все же в комнате содержалось что-то еще — какая-то живость, жизненная сила, нечто неосязаемое, но тем не менее вполне реальное. «Однако тебе придется открыться этому, — прошептал еле слышный голос где-то на краю моего сознания. — Ты ЗАХОЧЕШЬ почувствовать это». Возможно, иногда я бываю циничен, но мне тоже знакомы возвышенные чувства, и сама атмосфера той комнаты (в сочетании с энтузиазмом Мидж) каким-то образом высвободила их. Боже, да, я хотел почувствовать это, я хотел жить в этом месте. Тем не менее другая моя половина спрашивала, будет ли так и зимой, когда солнце затянут дождливые тучи. Исчезнет ли эта внутренняя энергия? Уйдет ли это волшебство — да, тогда впервые у меня в уме возникло это слово, хотя я не совсем осознал его значение. Но тогда мне было не доэтого. Все, что имело какое-то значение, — это настоящий момент и так внезапно нахлынувшее страстное желание.
Я подошел к Мидж и обнял ее так крепко, что она вскрикнула.
— Знаешь, это начинает на меня действовать, — сказал я, сам не понимая своих слов.
Остальные части коттеджа в некотором роде компенсировали наше радостное возбуждение. В более традиционной соседней комнате мы обнаружили длинную изломанную трещину от пола до самого потолка, а в следующей — плесень на стенах. Маленькая ванная по крайней мере функционировала, но сама ванна покрылась темными пятнами. Лестница поднималась выше, к чердачным комнаткам, имеющим странную форму, поскольку они находились под самой крышей; маленькие окошки обеспечивали там кое-какое освещение. Впрочем, потолки здесь были в порядке, и на чердак вел люк. Чтобы осмотреть чердак, мне понадобился бы стул или стремянка, так что я не стал и пытаться, но, вспомнив разбросанную по земле черепицу, заподозрил, что кое-где через крышу просвечивает небо. Мы обшарили второй и третий этажи, нашли прогнившие рамы, покореженные, не закрывающиеся двери в стенных шкафах, сырость и новые трещины в стенах, хотя и не такие серьезные, как та, что шла от пола до потолка. Даже лестничные ступени протестовали против нашего веса, и одна так прогнулась, что я поскорее отскочил, боясь провалиться. И естественно, везде лежал толстый слой пыли.
