– Четыре одинаковые смерти за восемь недель. Это очень мало походит на самоубийства.
– На что это походит, мадам, не наше дело. Следователь по особым важным делам вполне удовлетворен нашей версией. И только вы почему-то не удовлетворены.
– Первый хиджра... откуда вы узнали его имя?
– Этот Сами – человек с сомнительной репутацией. Один наш сотрудник хорошо его знает.
– А каким образом Сами был связан с миром кино?
Мой вполне обычный вопрос возымел неожиданный результат – мягкое и дряблое лицо полицейского вдруг сделалось злобным.
– Откуда вам это известно? Я вам этого не говорил.
Значит, действительно какая-то связь существовала.
– А, ерунда, не принимайте близко к сердцу. Но не могли бы вы мне по крайней мере сказать, где жил Сами?
– Бесполезно, – произнес он с видом человека, абсолютно уверенного в собственной информированности. – Хиджры не обсуждают с чужими смерти в своем сообществе. Даже родственники умерших не допускаются на их похороны. И даже сотрудники всеми нами чтимого Би-би-си. Единственное, что я могу вам сообщить, – это то, что поселение хиджра расположено около святилищ Хаджра и Барла на железнодорожной линии из Бомбея в Пуну.
* * *
За стенами полицейского участка воздух уже стал белесым от дыма и выхлопов. Бледный желток солнца едва проступал сквозь молочную белизну неба. Весь город словно заключен в гигантское яйцо, медленно варящееся вкрутую.
Я остановила такси, резко пахнувшее «Биди» – дешевыми сигаретами для рабочего класса. И сразу же отметила контраст между этим приторно-дешевым запахом и рубашкой шофера, столь же идеально белой, как и его зубы. У него было круглое лицо, характерное для народности керала, среди которой я выросла. Мелкокостный, смуглый, постоянно улыбающийся, как будто умелый резчик сделал его из полированного тика, по-индийски особо позаботившись о прихотливости телесных изгибов.
– Вы хотели бы проехаться вдоль пляжа Чоупатти? – спросил шофер после того, как я дала ему адрес офиса моего знакомого по имени Рэм.
– Не сейчас, – ответила я и увидела, как тает у него в глазах надежда на крупные чаевые. – Но объясните мне, чем бомбейцев так привлекает Чоупатти?
– По многим причинам, – сказал он, не скрывая удовольствия показать свою осведомленность. – Некоторые любят прогуливаться там из-за прекрасного вида на Малабарский холм. Некоторые приезжают ради массажа. А поздно ночью туда приходят «бадмаш» мужчины, любящие мужчин, мужчины, любящие детей, и мужчины, которые на самом деле не мужчины. Но большинство приходит для участия в политических митингах. Тысячи людей собираются у статуи Бала Гангадхара Тилака, того самого, одного из лидеров восстания Маратхи против британского владычества. А сам Маратхи – он, кстати, выходец из местной провинции Махараштра – один из крупнейших индийских политиков эдвардианской эпохи. Он принадлежал к числу сторонников активного сопротивления британскому владычеству. Хватит им кланяться да упрашивать, чтоб они убирались отсюда, говорил он. Их нужно гнать в шею.
Тилак провел шесть лет в тюрьме за призывы населения Индии к насилию. Он был тем самым ортодоксальным индусом, который, выйдя из тюрьмы в Мандалае, потряс всю Индию, заключив договор с мусульманами.
– Вы хорошо знаете историю Бомбея, – заметила я.
– Меня она действительно очень интересует, мадам, это так. Я ведь не целый день занят вождением.
Он сунул руку в карман, достал оттуда визитную карточку и протянул ее мне: Томас Джекобс, профессиональный водитель, поэт, гид по историческим местам Бомбея.
– Вам, случайно, не нужен гид, мадам?
– Или несколько рифмованных строк... – Джекобс, христианин, их много в Керала.
– Предпочитаю белый стих. Как и мистер Уильям Шекспир: «Чума задави горлодеров! Они заглушают и бурю... Что ж, бросить все и из-за вас идти на дно? Вам что, охота утонуть?»[2]Слова боцмана из «Бури», мадам.
– Очень к месту.
– Да, мадам, – откликнулся он. – Я эмигрант из Кералы, а там поэзия – наш естественный язык.
В Бомбей ежедневно приезжают пятьсот эмигрантов, из чего следует, что смертность в этом городе также довольно высока. Можно ли в таких условиях винить полицию в том, что она не проявляет достаточного внимания к нескольким утонувшим евнухам? Но почему эти тела обнаружили именно на Чоупатти? Никто из имеющих больше десяти рупий в день никогда не станет купаться в его грязной воде. Единственный более или менее достойный пляж в Бомбее – это Джуху. А если утопленники были бродягами, тогда почему ими заинтересовался помощник следователя по особо важным делам Бомбея?
Я попыталась вспомнить что-нибудь еще о Чоупатти. На память приходили образы путешествия, которое мы как-то совершили сюда, когда мне было всего тринадцать лет. Миллионы паломников несут в море золотые, серебряные и терракотовые изображения Ганеши – или Ганпати, как называют его здесь – в день его рождения в сентябре. Торговцы немыслимо вкусным шербетом с соком лайма и ослепительно розовые цвета индийских сари. Матово-зеленый цвет неочищенных кокосовых орехов и их молочный сок, который мы с сестрой высасывали с помощью соломинок в те последние дни, что провели вместе.
Ребенком я мечтала об Индии, мне снились прекрасные, фантастические сны о ней, но просыпалась я в Эдинбурге с коричным вкусом листьев кассии во рту и отблесками яркого индийского солнца в глазах. Таковы мои воспоминания о Чоупатти: яркий свет, настолько сильно отличающийся от серого британского освещения, что я помню его и двадцать лет спустя.
4
– Привет, Лепесток, – сказал Рэм. – Давно было пора объявиться.
Я улыбнулась, увидев, что мой старый друг в попытках приспособиться к своему новому дому совершенно не изменил стиль общения.
– Рада засвидетельствовать, что ты, как и прежде, на переднем крае моды, Рэм.
На нем была американская студенческая рубашка навыпуск, разодранная на плечах, длинные шорты из джерси, бейсболка с логотипом какой-то никому не известной рок-группы, надетая задом наперед на коротко подстриженную черную шевелюру, и красные кроссовки на высокой платформе, вероятно, новенькие наследники той пары, которую я видела на нем в последний раз.
Внешний вид здания, в котором работал Рэм, практически ничем не отличался от современной бомбейской архитектуры – еще одна вертикаль, возвышающаяся над горизонтальным пейзажем. При этом его студия звукозаписи производила впечатление взятой напрокат из научно-фантастического фильма. В Индии, с традиционным равнодушием к высоким технологиям, эта студия сравнима с каким-нибудь суперзвездолетом. Все вокруг заполнено панелями с кнопками, устройства звуко– и видеозаписи новейших моделей стояли на специальных стеллажах, произведенных в Милане, на экранах компьютеров мелькали какие-то немыслимые графики и интернет-сайты.
