Рабочий день начальника райотдела милиции начинался рано. Поскольку практически все прожитые им дни были рабочими, он с ранних лет приучил себя вставать в шесть ноль-ноль утра, как бы поздно ни лег накануне. Валерий Иванович Потапов был педантом. Он любил точность и конкретику во всем. Будучи точным и конкретным, он того же требовал от окружающих. Эта черта его характера не граничила с самодурством, а скорее была доброй и правильной. Он считал, что коллеги по работе — это продолжение его семьи, и любил их как родных, принимая участие в личной жизни каждого. Но было одно непременное условие: он впускал в свое сердце только того, кто безоговорочно признавал в нем отца и главу семьи. При малейших попытках усомниться в его старшинстве и правоте Валерий Иванович замыкался, становился черствым и казенным в отношениях, неумолимым и жестким в решениях. Он знал, что за глаза его называют Дед, и привык к этому прозвищу. Несколько поколений его фамилии верно служили сначала короне, а потом и строю. Соответственно и будущее своих детей он не мыслил без этого. Если существует государство, то в нем должен быть порядок. А какой же порядок без силовиков? Вот во имя его величества порядка и вставал ежедневно в шесть ноль-ноль полковник милиции Потапов Валерий Иванович. Он запретил водителю пользоваться спецсигналом, поэтому, как и все жертвы научно-технической революции, вынужден был ждать в огромных пробках. Его, кстати, это не раздражало, а наоборот, давало возможность, закрыв глаза, спокойно сосредоточиться и подумать о производственных проблемах. А их на сегодня хватало!
В городе объявился необычный маньяк. Стали погибать и бесследно исчезать коллекционеры. Продажные СМИ поднимали желтую пену, картинно заламывая страницы: «Куда смотрит милиция?!» Начальство разрывало на себе лионские кружева, требуя результатов. А какие могут быть результаты, если люди просто выходили ненадолго из дому и исчезали? И никто ничего не видел, не слышал и не знал.
Глава 11
Бледный, небритый, неухоженный и задумчивый, оперуполномоченный Стороженко лежал на смятой казенной постели в седьмой палате хирургического отделения городской больницы. Напротив него, словно отражаясь в кривом зеркале, стоял высокий, красивый, холеный старший опер Антон Голицын в небрежно наброшенном поверх дорогого спортивного костюма халате.
— У тебя, Сережа, был выбор. Или как я, или как Крот. Ты выбрал Крота. Так о чем мы грустим?
— Понимаешь, Антон, и первая, и вторая модель по-своему привлекательны. Мне сначала хотелось опуститься на самое дно, чтобы на личном опыте убедиться, что лучше вверх, чем вниз. Я думал сначала нырнуть поглубже, а потом воспарить повыше.
— Да расслабься ты, Серый, язва — это не смертельно. Отец — опытный хирург, все будет хорошо.
— Да брось ты, Антон. Ты сам-то веришь тому, что говоришь? Три года жратвы всухомятку, ежедневных пьянок по случаю удачного задержания, быстрого раскрытия, очередного звания или взыскания. А сколько нашептала погода?.. Хорошая — повод, плохая — грех не напиться.
— Да что ты, Серый, как баба, сопли распустил? Тебя послушать, так все менты не красные, а синие. Нет, мы — красные, а синька — это так, для колорита, для форсу ментовского, что ли. Ладно, побегу, мне еще с невидимыми и потусторонними силами встречаться. Ну, пока, выздоравливай.
Белка взрослела, бурела и матерела не по дням, а по часам. Детство и юность, проведенные в условиях экстрима, наложили тяжелый и уродливый отпечаток на ее характер.
Чем красивее и совершеннее год от года становилось ее тело, тем чернее и уродливее делалась ее ни в чем не повинная душа. Лишенная, как и все сироты, родительской заботы, защиты и тепла, она сполна узнала, что такое человеческая подлость, предательство и обман.
Самым жестоким и коварным извращенцем в детдоме был завхоз. С виду обходительный, добрый и интеллигентный, в сексе он был отъявленным садистом. Ему нравилось, когда девочкам было больно. Днем он ходил по детдому, исполняя свои непосредственные обязанности, и при этом щедро раздавал направо и налево сладости, которыми были набиты огромные карманы его халата. А ночью он засовывал в половые органы девочек всякие разные предметы. И еще он любил тушить окурки о маленькие чувствительные соски. Одна тринадцатилетняя девочка, беженка из Закавказья, которую он изнасиловал в первую же ночь по прибытии ее в детдом, через несколько часов выбросилась из окна и разбилась насмерть. Другая умерла то ли от потери крови, то ли от заражения, когда он порвал ей все внутренности, запихивая в анал ручку от вантуза.
И когда несколько девочек обратились к Белке за помощью, она, двенадцатилетняя, придумала, как извести садиста.
В очередное свое дежурство завхоз, как всегда, вызвал одну из девочек. Он был уже изрядно навеселе, и девочка дрожала от страха, как листочек на ураганном ветру. Белка успокоила подружку и пошла к завхозу вместе с ней, напросившись «посмотреть». То ли потому, что фавориткам не отказывают, то ли от предвкушения новых ощущений завхоз согласился. Пока он истязал ребенка, Белка незаметно прижгла себе окурком левый сосок, после чего закатила истерику, и ее насилу успокоила прибежавшая медсестра.
