Дом походил на мусорную свалку.
В углу валялась куча грязной одежды. Мусор. Горы тарелок, перемазанных соусом. Антуан гадил прямо на ковролин. Эрика, кажется, чувствовала себя в дерьме совершенно нормально, Грациано — нет. Он бесился, орал, что его достала такая собачья жизнь, что он уезжает на Ямайку, но вместо этого брал пса и шел в парк.
Как они могут быть вместе? Даже буддийский монах рядом с ней бы не выдержал. Она плакала из-за сущей ерунды. И злилась. А когда злилась, говорила ужасные вещи. Ранящие Грациано в самое сердце. Она буквально раздувалась от злости и плевалась ядом при каждом удобном случае.
«Ты дерьмо. Ты мне противен. Я тебя не люблю, понимаешь? Хочешь знать, почему я все еще с тобой? Правда хочешь? Потому что мне тебя жалко! Вот почему. Ненавижу тебя. И знаешь почему? Потому что тебе только и надо, чтобы у меня все было плохо».
Она говорила правду.
Каждый раз после неудачных проб Грациано в душе ликовал: это был еще один маленький шаг в сторону Искьяно. Но потом чувствовал себя виноватым.
Они не занимались любовью.
Он говорил ей об этом. И тогда она раскидывала ноги и руки и говорила: «Давай. Трахай меня, если тебе хочется».
И пару раз в отчаянии он так и сделал, и это напоминало секс с трупом. С теплым трупом, который всякий раз, когда по телевизору начиналась реклама, брал пульт и переключал канал.
Так продолжалось до 8 декабря.
8 декабря погиб Антуан.
Эрика с Антуаном зашла в парфюмерный магазин. Продавщица сказала, что с собаками нельзя. Эрика оставила его снаружи. Ей нужно было купить помаду, это всего одна минутка. Но минутки оказалось достаточно, чтобы Антуан увидел на другой стороне улицы немецкую овчарку, рванул через дорогу и попал под машину.
Эрика вернулась домой в слезах. Сказала Грациано, что она не смогла на это смотреть. Собака осталась там. Грациано выбежал на улицу.
Пес лежал на обочине. В луже крови. Едва дыша. Из носа и изо рта у него текла темная кровь. Он отнес его к ветеринару, который его усыпил.
Грациано вернулся домой. Разговаривать он не хотел. Пес был ему дорог. Такой забавный. Они с ним дружили.
Эрика принялась убеждать Грациано, что она тут не виновата. Что она его всего на минутку оставила, чтобы купить помаду. А придурок за рулем не затормозил.
Грациано опять вышел. Сел за руль и, чтобы успокоиться, дал круг по кольцевой на скорости 180.
Зря он приехал в Рим.
Все он делал зря.
Он совершил огромную ошибку, он крепко влип. Это оказалась не женщина, а кара божья, призванная разрушить его жизнь.
Весь последний месяц они ссорились практически каждый день.
Грациано поверить не мог в то, что она ему говорила. Она его оскорбляла. А иногда набрасывалась на него с такой яростью, что он даже защититься не мог. Не мог ответить ей тем же. Сказать ей, что она бездарь.
Вот, например, вчера она обвинила его в том, что он приносит неудачу, и сказала, что если бы Мадонна встречалась с таким парнем, она бы так и осталась Вероникой Луизой Чикконе. А еще сообщила, будто все в Риччоне говорили, что игра на гитаре — отмазка, а на самом деле он умеет только всякую второсортную дурь толкать. И в довершение всего — последний штрих — она заявила, что «Джипси Кингс» — пидорасы.
«Хватит. Брошу ее».
Он должен.
Ничего, не помрет. Переживет. И наркоманы без дозы выживают. Ты катаешься по полу, воешь как зверь, думаешь, что сдохнешь, а потом все проходит, и ты чист.
Смерть Антуана хотя бы помогла ему одуматься.
Он должен ее бросить. И сказать ей об этом холодно, отстраненно, как сильный мужчина, но с разбитым сердцем. Как Роберт де Ниро в «Стенли и Айрис», когда он отпускает Джейн Фонду.
Да, и больше ничего.
Он вернулся домой. Эрика смотрела аниме «Люпен III» и ела бутерброд с сыром.
— Ты можешь выключить телевизор?
Эрика выключила телевизор.
Грациано сел, прокашлялся и начал:
— Мне нужно кое-что тебе сказать. Думаю, пришло время расстаться. Мы оба это знаем. Пора. — Эрика посмотрела на него. Грациано продолжал: — С меня хватит. Я так надеялся, что у нас получится. По-настоящему. Но довольно уже. У меня не осталось ни гроша. Мы каждый день ругаемся. И в Риме я больше не могу оставаться. Мне тут противно, он на меня давит. Я как чайка, без перелетов я умру. Я се…
— Но чайки не перелетные.
— Молодец. Как ласточки, блин, так тебя устроит? Я сейчас должен быть на Ямайке. Завтра отправлюсь в Искьяно. Наскребу немного денег и уеду. И мы больше не увидимся. Мне жаль, что так…
На этом речь в духе Де Ниро закончилась.
Эрика сидела молча.
Что это приключилось с Грациано?
Какой странный у него голос. Обычно закатывает сцены, орет, бесится. А сейчас — равнодушный, спокойный. Как какой-то американский актер. Наверное, его огорчила смерть Антуана.
Что будет, если он уйдет?
Это же кошмар.
Будущее представлялось Эрике исключительно мрачным. Она даже не могла себе представить будущего без него. И так жизнь поганая, а без Грациано она станет совсем дерьмовой. Кто заплатит за квартиру? Кто сходит в магазин за жареным цыпленком? Кто заплатит за курс сценической речи?
К тому же она уже не так уверена, что у нее получится. Похоже, что все говорило о том, что для нее тут места нет. С тех пор как она в Риме, у нее было бессчетное количество проб и все неудачные. Может, Грациано прав? Телевидение не для нее. У нее нет способностей.
Слезы начали подступать к глазам.
Без денег ей придется вернуться в Кастелло Тезино, а чем возвращаться в этот холодный город, к родителям, которые там остались, лучше пойти на панель.
Она попробовала проглотить кусок бутерброда, но он показался на вкус горьким как желчь.
— Ты серьезно?
— Да.
— Ты хочешь уйти?
— Да.
— А мне что делать?
— Не знаю, что тебе и сказать.
Молчание.
— Ты уже решил?
— Да.
— Точно?
— Да.
И Эрика заплакала. Тихо-тихо. Не вынимая бутерброд изо рта. От слез потекла тушь.
Грациано играл с зажигалкой. Зажигал и гасил.
— Мне жаль. Но так будет лучше. У нас останутся хотя бы хорошие воспоми…
— Я… я хо… хочу с то… с тобой, — всхлипнула Эрика.
— Что?
— Хо… Хочу поехать с тобой.
— Куда?
