Это сомнительное опознание, оно заставляет сердце содрогаться — не дай бог, если все это выльется в ужасный фарс.
Хаим Гури, израильский писатель Был холодный и дождливый январский день, начало 1987 года — того самого года, когда одно из дел заслонило собой все остальное. Все началось с телефонного звонка из Нью-Йорка.
— Это доктор Лофтус? Доктор Элизабет Лофтус?
Связь была плохая, и треск на линии раздражал слух.
— Да, это Элизабет Лофтус, — сказала я громче, чем говорю обычно.
— Это Марк О’Коннор из Нью-Йорка, из города Нью-Йорка. Я представляю интересы Джона Демьянюка.
Он произнес это имя медленно, по слогам: Де-мья-нюк.
— Мистер Демьянюк — бывший гражданин США, который был обвинен в военных преступлениях и экстрадирован в Израиль, где его должны судить. Пять свидетелей — оставшиеся в живых узники Треблинки — утверждают, что это украинский охранник, которые совершал чудовищные зверства в этом лагере смерти.
— «Иван Грозный», — медленно произнесла я. — Я слышала о нем.
— Нам нужна ваша помощь, — начал О’Коннор. — Все дело против мистера Демьянюка строится на воспоминаниях этих пяти очевидцев, то есть на воспоминаниях 35-летней давности.
Я без всяких колебаний ответила:
— Благодарю вас за звонок, мистер О’Коннор, но, к сожалению, я не могу взяться за это дело.
— Почему не можете?
Три этих простых слова вместе составляли очень сложный вопрос.
— Я очень занята, — ответила я. — У меня сейчас на руках еще три дела плюс занятия со студентами. И еще: я еврейка.
На самом-то деле я думала: оставь меня в покое!
— Но вы еще и лучший в мире эксперт по воспоминаниям очевидцев, и может случиться так, что без ваших показаний невинный человек будет приговорен к смерти. Доктор Лофтус, пожалуйста, выслушайте меня, это все, что я прошу. Слушайте и постарайтесь быть объективной. Я уверяю вас, я клянусь вам, что Джон Демьянюк невиновен. Злобный маньяк, известный как «Иван Грозный», — это не он!
О’Коннор говорил быстро, как бы заполняя воздух словами и стремясь таким образом предупредить любые возражения.
— Несколько свидетелей, привлекавшихся для опознания сразу после войны, говорили, что тот Иван был убит во время восстания в Треблинке в августе 1943 года. Шесть оставшихся в живых узников Треблинки, увидев фото Демьянюка, не опознали его. А те выжившие, которые опознали его на фотографии, сделали это в ходе напряженного допроса. Если вы только позволите мне встретиться с вами, я представлю вам факты. После этого вы сможете сами решить, стоит ли вам браться за это дело. Но не осуждайте этого человека заранее, пока он даже не предстал перед судом. Он заслуживает справедливого судебного разбирательства, и потому он невиновен, пока его вина не доказана, независимо от того, насколько ужасны преступления. Так гласит закон нашей страны и закон Израиля.
Я до сих пор помню, что ощутила тогда в голосе О’Коннора одновременно настойчивость и безысходность. Он взывал и к моему любопытству (а вдруг Демьянюк действительно невиновен?), и к моей профессиональной этике (как я могу возразить против аргумента, которым пользуюсь сама?). Я замешкалась, и О’Коннор, почувствовав мою неуверенность, снова пошел в атаку.
— Позвольте мне прилететь в Сиэтл и поговорить с вами. Я прилечу в эти выходные.
— Из Нью-Йорка?
— Судебный процесс начнется в течение месяца. У нас не так много времени.
— Я не могу помешать вам прилететь сюда, — сказала я наконец. — Но я ничего вам не обещаю.
— Просто пообещайте мне выслушать меня, — сказал он. — Потому что, поверьте, я сумею убедить вас в его невиновности. Джон Демьянюк — это не «Иван Грозный».
* * *
Марк О’Коннор провел у меня два дня и при этом говорил беспрерывно, с раннего утра и до позднего вечера, расхаживая туда-сюда по моей гостиной, доставая из портфеля документ за документом, читая мораль, умоляя, крича, в общем, использовал все доступные ему способы убеждения, чтобы уговорить меня взяться за это дело.
Он не переставая говорил о «чрезвычайно эмоциональной» атмосфере этого процесса, самого значительного судебного процесса, связанного с военными преступлениями нацистов, в Иерусалиме с тех пор, как 25 лет назад был осужден и повешен Адольф Эйхман. Но Иван не такой, как Эйхман, сказал О’Коннор, понизив голос. Нет, Иван не был чиновником, не был технократом, который подписывает бумаги, звонит по телефону, сидит на совещаниях или прорабатывает в кабинете детали жутких планов Гитлера по полному уничтожению евреев. Иван — это нечто совсем иное, потому что он был там, в лагерях, изо дня в день. Этот человек истязал и калечил узников, избивал их отрезком металлической трубы, пока они шли по «трубе» в газовые камеры.
Этот человек отвечал за работу дизельных двигателей, которые наполняли газовые камеры смертельными выхлопными газами (весь процесс убийства при этом занимал 30-40 минут). Иван запускал эти двигатели сотни, а может быть, и тысячи раз. Не исключено, что этот человек несет личную ответственность за убийство примерно миллиона мужчин, женщин, детей.
— Вы вообще знаете о Треблинке? — спросил меня О’Коннор. — Вы знаете об этом лагере?
Я сидела на своем диване молча, даже не мигая.
