дОк-тОр тва-ивО-о тЕ-е-ладОк-тОр тва-ивО-о тЕ-е-ла…
Везде нужны связи, даже в искусстве. А картины и песни могут быть почти любыми. Кого сильный признает художником, певцом и поэтом – те и будут. А слово «авторитет» у нас сегодня имеет только одно, современное, значение.
Так заканчивается искусство, так заканчивается Эрмитаж.
Но кто вам сказал, что современность современна? И уж тем более, что это главное ее качество?
Поедем на пятьдесят километров в любую сторону от дома, да что там – поднимемся в гости на соседний этаж и начнемте описывать этих марсиан. Посмотрите, какие монстры: запястий нету, вместо глаз – точки, щи хлебают лаптем. Хорошо, идем дальше – следующая квартира. Все ясно: небо – зеленое, будильники – расплавлены, слоны – на паучьих ножках. Конечно. А чего еще от них можно ожидать. Я не удивлен. Я точно знаю, что буквально за стеной могу обнаружить самое невообразимое, фантастическое и несовременное. А искусство это знание уже изображает больше ста лет. Это оно нам подсказало, как относиться ко всему непонятному, ко всем незнакомым нам формам человеческой жизни. У нас для их описания есть язык палочек и клякс. Я захожу к соседу и вижу вместо него марсианина или зомби. Из его грудной клетки прямо сейчас может вылезти чужой.
«Просто людьми надо быть!!»
А как ими быть, дорогой мой отчим? Ты же видишь, что в мире творится: куда ни глянь – сплошное извращение и беспредел.
Мне хотелось вернуться туда, где пела оперная дива. Я забирал влево, но понимал, что остаюсь где-то справа – с неосвещенной солнцем стороны. А там – я помнил – лил в высокие окна свет, в лучах висела пыль.
«Что с тобой? Как я могу тебе помочь? Что здесь происходит?» О, какие простые вопросы! Элементарные, естественные, как утро, вопросы. Вот язык, которым пристало бы разговаривать с незнакомым человеком – не правда ли, рыцарь Персеваль?
Не хочу лишнего пафоса, но я никогда не слышал этих вопросов. Никто и никогда их ко мне не обращал. Никому не было интересно, что со мной. Хоть в блевотине стой, хоть тычь в лицо разрезанной веной. Впрочем, не было такого – были состояния и похуже, то есть состояния, которых вообще не видно. Ты их испытываешь в деталях, твои глаза, казалось бы, – зеркало души, но – даже не надейся. Это все – клинопись умершей цивилизации.
У меня даже опасения: вот кто-нибудь спросит меня подобным образом, задаст великодушный и невинный, но точный вопрос безо всякой задней мысли – и я, слабенький именно на это место, глядишь, в ноги ему брошусь: мол, извините, но вы сразу в ответе за дальнейшую судьбу того, кто ждал этого вопроса много лет. Так что приготовьтесь выслушать ответ – он будет о-очень небыстрым: выживут не все.
В общем, все очень запущено – и слава богу, что я это понимаю. Но я осознаю и свою ущербность. Впрочем, про ущербность мне не все понятно.
У меня был одноклассник Павлик, с которым мы сидели за одной партой. Очень веселый домашний парень. Его семья жила в четырехкомнатной квартире, и у него была своя комната. Я бывал там многократно, причем к себе в гостинку не часто его приглашал. Так вот, сколько его помню, его мама, работавшая в сфере общепита, подстраивающегося под новую реальность, заходила к нему постоянно и спрашивала: «Что с тобой, Павлик? Почему у тебя такое грустное лицо? У тебя неприятности? Ты что-то от меня скрываешь? Всеволод, что c ним? Скажи мне немедленно, ты же знаешь, как я волнуюсь!» Она возгоняла себя этими вопросами к невиданным эмоциональным состояниям, а я сидел сбоку на диване и мучился коликами от сдерживаемого хохота. На лице ее сына грустное недоумение сменялось бессилием и праведным гневом: мол, да отвяньте же вы, мамо! Так что к своим родителям я не в претензии: мы жили настолько скученно, настолько на виду друг у друга, что более естественным желанием было деться куда-нибудь друг от друга на время. И мы в результате делись, не выходя из комнаты. Это грустно, но некогда было стать столь высокоразвитой личностью, чтобы успешно противостоять влиянию среды. В результате именно Павлик был человеком, который искал острых эмоций. Он подсел на дэд-металл, оделся в «косуху», он завел травмат, он искал нешуточных страстей с женщинами. Я был по сравнению с ним скучным домашним животным – я мечтал о другом. О простых вещах, которые должны быть естественными, как утро.
