Не помню, упал я в воду или на землю, но теперь все тело болело и я готов был поспорить, что приземлился на груду самых острых камней во всей России-матушке.
Командующий сказал что-то по-русски, но слишком быстро – мне было трудно его понять. То есть, конечно, я был в состоянии объясняться по-русски и понимать, о чем болтают русские пилоты, когда мы перехватываем их разговоры – обычно о толстых женах из Минска и симпатичных подружках из Москвы, – но не мог уследить за быстрой речью офицера.
Лысый поправил мне капельницу, и я огляделся. Вокруг стояло медицинское оборудование и странные советские приборы, но на больницу это место не походило. Зажимы и фиксаторы напомнили мне те штуки, которые валялись в сарае у дедушки, где он кастрировал быков. Помещение освещали газовые фонари, что в очередной раз заставило меня удивиться странности российского быта.
Взглянув на капельницу, я понял, что болеутоляющее затуманивало мне разум и немного развязывало язык – в чем, видимо, и состояла их цель.
– Радар, капитан Мур. Какова его расчетная дальность действия? – снова спросил лысый. Тут я осознал, что он говорит на чистом американском английском – хотя нет, не совсем чистом, в нем слышался легкий акцент, свойственный жителям Восточного побережья.
Итак, это игра. Разговорить старину Билли, чтобы он выложил им все тайны «Черного дрозда». Нет, сэр. Стоило мне рассказать хоть какой-нибудь его секрет этим комми, как сам Келли Джонсон[32] вернулся бы с пенсии и отвел бы меня в дедушкин сарай на порку – или сделал еще что похуже.
– Я уже рассказывал, как мы с Джули Коннер решили голышом искупаться в пруду?
Это было мое самое счастливое воспоминание. Я не собирался позволять им запереть меня в психологической клетке.
Командующий что-то сказал. Кажется, я понял фразу: «Прекратите давать ему обезболивающее и бросьте его в…» По-видимому, он сказал «в камеру», но мне послышалось что-то похожее на «конуру».
Звяк-звяк… Звяк.
Два удара, пауза, удар. На языке, который я разработал совместно с китайским пилотом, сидевшим на другом конце металлической трубы, проходящей по моей камере, это означало, что идет охранник в шапке-ушанке.
Китайца привели на несколько часов позже меня. Должно быть, он совершал облет на JZ-8 и столкнулся с той же неисправностью, что и я.
Судя по перегоревшим лампочкам и тому факту, что я не видел ни единого исправного электроприбора, то, что вызвало неисправность, похоже, затронуло всю базу – или «Институт сельскохозяйственных исследований», как ее обозначали на картах.
Про себя я называл китайца Пинем. Должно быть, он пострадал сильнее моего, но все равно оказывал сопротивление – я слышал, что им пришлось повозиться, когда они привели его в камеру.
Когда раздались выстрелы, я подумал, что Пинь завладел АК-47. Но потом ему задали трепку – и он больше не проронил ни звука, пока я не начал стучать ложкой по железной трубе, чтобы проверить, есть ли кто по другую сторону.
Несколько часов я стучал и не получал ответа. Поздно ночью – кажется, это была именно поздняя ночь – он все же ответил. У меня не было ни часов, ни окна, чтобы сориентироваться во времени, хотя так далеко за Полярным кругом от окна все равно не стоило ждать особого толка.
Первым ответом стал стук – как две капли воды похожий на мой. Я попытался простучать сообщение азбукой Морзе, но их, похоже, не учили этому в летной школе. Пришлось проявить изобретательность.
Прислонив ухо к трубе, можно было услышать всевозможные звуки: шаги, скрип дверей, голоса и даже шорох крыс, которые бегали за стенами.
Мы придумали простой шифр. Первая серия ударов описывала предмет – дверь, человека. Вторая серия – действие.
Два удара означали человека, возможно, Ушанку. За ними следовала пауза, а потом – его действие. Один удар означал «идет» или «подходит».
Четыре удара означали крысу. Мы поняли, что здесь полно крыс, когда узнали их писк. Если мы слышали, как бежит крыса, удары шли в такой последовательности: звяк-звяк-звяк-звяк… звяк.
Пинь пытался упростить систему, ускоряя удары и тем самым показывая, что быстрая серия равна медленной, возведенной в квадрат: звякзвяк означало четыре удара, звякзвяк звяк – пять, а звякзвякзвяк – девять. Но от всех подсчетов у меня болела голова. Достаточно было и того, что нам приходилось держать в уме, что означала каждая из цифр.
Чтобы описывать поистине сложные предметы, которые было не услышать сквозь стены, Пинь придумал кое-что интересное – он предложил способ передавать картинки…
Пинь начал с серии вроде звяк-звяк-звяк звякзвяк звяк-звяк… звяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк… и так далее. Она была такой сложной, что мне пришлось процарапать ее ложкой на стене, чтобы не запутаться.
Где-то через час я понял, что он отправил мне схематичное изображение человечка, похожего на героя игры с приставки моего племянника. Китаец был умен. Берегись, мир, если они вдруг решат завязать со своим коммунистическим бредом.
Через два дня мы придумали серии ударов для обозначения людей, оружия, дверей, самолетов и даже карты тюрьмы.
Я стал выцарапывать слова под матрасом, чтобы мои тюремщики не нашли подобие плана побега – хотя бежать все равно было некуда, ведь мы застряли на крошечной, кишащей русскими спецназовцами скале посреди Восточно-Сибирского моря.
Мы просто убивали время. Поскольку Пинь не был склонен к пустой болтовне и играм, нам оставалось лишь придумывать этот звякающий язык в перерывах между допросами – которых для меня стало меньше после появления Пиня.
Звяк-звяк-звяк… звяк, – простучал Пинь. Это означало, что идет несколько человек и одного из нас скоро будет обрабатывать сам Прощелыга – так Пинь называл того офицера, который допрашивал меня первым.
Я смотрел на дверь, гадая, остановятся они здесь или пойдут дальше. Мне было стыдно надеяться, что они пойдут дальше, ведь это означало, что они придут с визитом к Пиню, с которым всегда обходились немного грубее.
Но ключ повернулся в замке, и на пороге появился лысый – его звали Дженнингс – в сопровождении Прощелыги. За спиной у них стоял невысокий темноволосый садист по фамилии Востов, который обычно держал меня.
Он вошел в мою камеру, обхватил меня рукой за шею и взял в удушающий захват. Я не сопротивлялся. Я уже изучил порядок действий, от которых пока что никому из нас не было толка.
Они задавали мне вопрос о задании, я сообщал им, какого цвета были трусики у Джули Коннер, когда она впервые разрешила мне на них взглянуть, а потом Востов сдавливал мне шею и я терял сознание.
