Книга Истина - Мелани Раабе

Филипп сидит напротив меня и молчит. Мы на кухне. Я от него на расстоянии вытянутой руки, не больше, но все равно он кажется мне бесконечно далеким.

Мы чужды друг другу настолько, насколько чужды могут быть друг другу два человека. В его голове настоящая вселенная без конца и края, и понять ее мне не дано даже близко.

На подоконнике стоит старая фотография. На ней мы, до смешного юные и счастливые. Теперь же вид у него такой, как, наверное, и у меня. Будто он вот-вот загнется от усталости. Я обвела глазами кухню. Пестрые цветы на столе опустили головки, шарообразная лампа висела над ними как полная безучастная луна.

Мы сидели так уже давно. Мне требуется время, чтобы все переварить. И для начала соединить в одно образ чужака и Филиппа.

Я чувствовала себя квелой и хрупкой как пустой домик улитки. Подняла глаза на Филиппа. Попробовала подыскать слова, но не находила.

Я думала о том времени, когда Филипп еще никуда не исчезал. О ссоре в день его отъезда, о ссоре накануне этого дня, и в день, ему предшествующий. Я больше не помнила, из-за чего эти ссоры разгорались, не помнила притянутых за уши аргументов. Да и дело было не в них, дело было в том, чтобы поругаться, отстоять свою правоту, победить, ранить другого.

Было время, я рыдала каждый день, и это доводило Филиппа до белого каления. Вот только одно ему было невдомек: плакала я не от грусти, не потому, что чувствовала беспомощность и смятение, чувствовала собственную незащищенность от его нападок. Я рыдала от ярости. Рыдала, доведенная до такого бешенства, что иногда сама себя не узнавала, что испытывала только одно желание – схватить что-то тяжелое и запустить ему в голову.

Гневалась я не потому, что больше не любила Филиппа, а как раз наоборот – потому что все еще любила его, и в тот момент, когда я это поняла, он исчез.

Жизнь моя нежданно-негаданно превратилась в водоворот из одних лишь надежд и тревог и всех этих вопросов: Где ты, Филипп? Почему ты нас покинул? Что с тобой случилось? Ты еще жив? В порядке ли ты? Вспоминаешь ли еще о нас: обо мне, твоей жене, о сыне? Что с тобой случилось? Тебя убили? Похитили? Произошел несчастный случай? Сердечный приступ? Кровоизлияние в мозг? Инфаркт? Или ты встретил смерть в богом забытом месте, где тебя никто никогда не найдет? А может – и такой вариант рисовался мне особенно красочно – ты потерял память? Или ты сбежал? И теперь скрываешься? Может, начал новую жизнь? В каких краях ты? Счастлив ли? Будь ты еще жив, я бы чувствовала это, ведь так? Но и о твоей смерти сердце бы меня уж точно известило? Где ты, Филипп? Где? Ты когда-нибудь вернешься?

Ты не оставил следов – возможно ли такое? Возможно ли, что человек уходит бесследно? Ты сделал это умышленно? И теперь залег на дно? У тебя есть тайна? Тот ли ты человек, которого я знала? Или есть вещи, мне совершенно неведомые? Вещи, о которых я не подозреваю, которые связаны с вашим богатым, старинным семейством, с вашим семейным концерном? Кто твой враг? А чей враг ты? Ты завел любовницу? Был у тебя кто-нибудь, кого ты любил больше, чем Лео и меня? Поверь, я бы все поняла, это дело житейское. Я просто хочу знать. Я просто хочу знать, что с тобой стряслось?

Что с тобой?

И как быть теперь?

Я мечтала только о том, чтобы Филипп вернулся, и долгое время это желание казалось мне самым сокровенным. Но сейчас я вспоминала слова своей бабушки, которая все время твердила: «С желаниями, смотри, поосторожнее. Они ведь могут исполниться».

Мы молчали. Тихонько гудел холодильник. В саду кричала ночная птица. И половицы поскрипывали, как будто старый мудрый дом, где мы находились, хотел взять на себя тяжесть нашего молчания. Я отвела взгляд от лица Филиппа, принялась разглядывать столешницу, водила пальцем по древесному узору, не зная, что теперь думать, что делать, что говорить. Умом я понимала, что человек на аэродроме, в машине, в моем доме, тот человек, который меня преследовал и которого преследовала я, тот человек, на которого я накидывалась с кулаками и на которого кричала, который мне угрожал и которому угрожала я, – это Филипп. Умом я понимала это, но принять к сердцу не могла.

Настолько это невероятно, что я чувствовала себя героиней театральной постановки, как будто стоит только стукнуть, и окажется, что стол, на который я опираюсь, и кухня, и мой дом, и весь мой мир – все сделано из папье-маше, все сплошь декорации.

Я подняла взгляд, наши глаза встретились. Легкая улыбка появилась на губах Филиппа, и вдруг он стал выглядеть почти как раньше. Но тень пробежала по его лицу – и вот опять он выглядит как тот чужак, что вчера – или это было позавчера? – вышел из самолета.

Морщины на его красивом лице за последние дни стали еще глубже.

Волей-неволей мне вспомнились слова Герхарта Гауптмана, мы недавно читали его на уроке немецкого: «Нет ничего страшнее отчужденности людей, знающих друг друга».

Когда я справилась с собой, голос мой прозвучал хрипло:

– Я никак не могла… Никак не могла узнать в тебе моего мужа.

– Ты не могла меня узнать? Или ты не хотела? – спросил Филипп.

Я не ответила. Я не знала ответа.

Но зато я все помнила. Семь лет, прожитые без него. Солнечное затмение, и тайные ночи с Мирко, и мое прощание. А затем – вот этого странного мужчину с жестким взглядом, вдруг прилетевшего на самолете и ворвавшегося в мою с трудом налаженную заново жизнь. Ощущение примерно такое же, как семнадцать лет назад, когда я обнаружила свою мать повесившейся в кухне. Изменившиеся краски, пронизывающий до костей холод, и чувство, будто ты в коконе из ваты.

– Я оказалась к этому не готова, – прошептала я, пытаясь подобрать правильные слова. – Слишком много, просто слишком много всего…

Я оказалась к этому не готова.

Лучше я не могу объяснить.

Это правда. Это – истина.