62
Монета
8 января 1984Когда Тень заканчивает рассказ, уже почти утро. Так рано, что тележки с завтраком еще не катают. Тень отступает и сливается с углом комнаты. Я вынимаю из шкафчика одежду, – от нее разит керосином и дымом, – я решаю протащить ее в туалет. Мне раньше случалось убегать. Смогу и сейчас.
Мне теперь все равно, что делать.
В прошлый раз фокус с подушкой не сработал, но, может быть, сейчас получится. Я запихиваю ее под тонкие больничные простыни и прижимаю одежду к груди, чтобы спрятать; но могла бы и не трудиться. Никто меня не замечает. Меня с головы до ног будто покрасили невидимой краской.
Я подглядываю сквозь стекло за женщиной в соседней палате. Волосы у нее цвета мокрого песка, а все остальное – цвета сухого песка. Мне приходит в голову, что, если в больничной палате задует ветер, ее унесет, частицу за частицей, и ничего не останется. Я вижу ее, каждый раз, как прохожу мимо, и каждый раз она смотрит в окно, словно думает: наступит ли когда-нибудь весна?
За большой каменной аркой дверного проема стоит предутренний туман. Стелется над жесткой от инея травой.
Снаружи все выглядит так, будто умерло навсегда. Изгороди голые, черные, а небо похоже на тонкую серую кожу. Мои ботинки шаркают по траве, оставляя две длинных полосы сквозь иней, словно я шла на лыжах. Всюду грязь, гниль и сырость. Мир никогда не очнется. Весна не придет – вот что чувствуешь, глядя вокруг.
Я стою в больничном саду, пытаясь придумать план, но вижу перед собой только ряд кроличьих нор и гадаю, в какую провалюсь на этот раз. Теперь меня некому поймать; я упаду вниз головой. Я все еще начеку, жду, когда за мной придет полиция: за убийство или за поджог. Или, возможно, и за то и за другое. Может быть, мне просто нужно бежать, пока за мной не пришли.
Парк вокруг больницы большой, так что я иду себе, пытаясь придумать, как сбежать, если нет денег, а одежда – только та, что на мне. Я грызу губу, пинаю гриб, вылезший из травы, и его белые ошметки разлетаются по лужайке веером.
Я сворачиваю за угол. Тут-то я тебя и вижу, Том. Ты стоишь вдалеке. Здесь мило, тихий квадратный садик, окруженный высокой живой изгородью. Кроме нас, здесь никого нет.
Я знаю, что ты умер. Знаю, потому что загробная жизнь оставила на твоем лице метку, как на моем. Она ярко проступает в тумане. Еще загробная жизнь превратила твои волосы в белое золото, и они блестят, как монета. По ту сторону твое свечение не исчезло. Ты светишься ярко, как никогда. Ты стоишь ко мне спиной, но вполоборота. Ты меня не видишь. Я гадаю, что ты можешь различать. Облака. Бога. Кружащийся вокруг тебя шаткий вихрь. Ты спотыкаешься, а потом, сдвинувшись вбок, исчезаешь в прогале изгороди точно напротив меня.
Я медленно оседаю на колени. Холод мокрой грязи проникает сквозь мои джинсы.
– Любовь моя! – кричу я. – Любимый.
Я увидела тебя – это вернуло мне голос, и я его использую. Я кричу в пустоту, зажмурившись и зарываясь пальцами в землю.
Удары по земле, свист воздуха, и я взмываю вверх.
Я открываю глаза. Это ты. Ты есть на самом деле. Ты не умер. Я у тебя в объятиях, и я смотрю на тебя снизу вверх. Жизнь светит из тебя, как лампа.
– Что у тебя с лицом? – спрашиваю я. – О господи. Это… это что, ожог?
63
Часовня
9 января 1984Когда мы снова встречаемся с доктором Брэнноном, я его удивляю: открываю рот и произношу:
– Здрасьте.
– Как приятно с тобой по-настоящему познакомиться, – отвечает он и улыбается, как будто ему и правда приятно.
Он откладывает бумаги, бросает белый халат в кресло в углу. Из карманов халата сыплются всякие мелочи.
– Ну что ж, хотелось бы услышать, что, по-твоему, вернуло тебе голос, – говорит доктор, усаживаясь в кресло.
Я вспоминаю вчерашний день. Полил дождь, ледяными полотнами упал на траву. Мы с Томом пошли обратно в больницу, и я поняла, что на нем пальто поверх полосатой пижамы. Он был в ботинках, но шнурки не завязал, так что язычки торчали наружу: Том шел в них, как в тапочках.
Я улыбнулась доктору.
– Может, я вижу свет из норы.
– В смысле, в конце тоннеля?
– Наверное.
– Послушай, Руби. Я думал о тебе, о твоем состоянии. О том, что ты мне показала на тех страницах.
– И? – Я сразу настораживаюсь.
У него такой взгляд, как бывает у врачей, когда они замечают мое пятно, словно у них пальцы чешутся схватиться за него и что-нибудь сделать.
– Я еще почитал кое-что. Может, я и обычный терапевт, но меня всегда интересовал мозг. Скажи, Руби, ты никогда не чувствуешь онемения в конечностях? Как будто они заснули.
Я на минуту задумываюсь.
– Не помню такого.
Но доктор уже встал, он снимает с полки книжку и листает ее.
