Когда они наконец возвращаются домой, Питер едва держится на ногах. Одо устраивает себе гнездо. Гнездостроение – процесс быстрый и обыденный, собирается ли Одо немного вздремнуть или устраиваться на ночь. Для этого ему требуется всего-то ничего: скрутить спиралью полотенце или одеяло, сделать из него круг и бросить внутрь круга что-нибудь наподобие подстилки – если гнездо строится на ночь. В этот раз Одо подстилает себе одну из сорочек Питера и подкладывает башмаки, в которых тот проходил весь день. Помимо всего прочего, Одо меняет места лежек. До сих пор он спал на гардеробе, на полу возле кровати Питера, на комоде, на столе к гостиной, на двух стульях, составленных вместе, на кухонной стойке. Вот и сейчас он устраивает себе гнездо на столе в гостиной.
Оба укладываются рано.
Поутру, чуть свет, Питер на цыпочках пробирается в кухню сварить себе кофе. Потом устраивается с дымящейся чашкой напротив Одо и так сидит в ожидании, наблюдая, как обезьяна спит…
Время бежит, как облака по небу. Недели и месяцы проносятся как один день. Проходит лето, приходит весна – минуты бегут, складываясь в одни и те же часы.
Связь с Канадой становится все реже. Однажды утром Питер заглядывает в кафе, и сеньор Алвару протягивает ему бумажку. Такие записки содержат только имя – обычно Бена или Терезы. В этот же раз в ней значится имя Кнута. Питер направляется к телефону на дальнем конце стойки и набирает канадский номер.
– Наконец-то! – восклицает Кнут. – За последнюю неделю я оставил тебе три послания.
– Правда? Прости, не получал.
– Ладно, не бери в голову. Как там Португалия? – трещит издалека его голос. Дрожит, точно далекий огонек в кромешной ночи.
– Прекрасно! Апрель здесь – чудесное время.
Внезапно слышимость становится на удивление четкой – как обжигающий настойчивый шепот.
– Так вот, как тебе известно, у нас не все ладно с рейтингом.
– Неужели?
– Да. Буду с тобой откровенен, Питер. Разумеется, сенатор может плодотворно работать и за пределами верхней палаты, однако он обязан хоть иногда посещать заседания этой самой палаты.
– Ты прав.
– А ты не посещал их уже месяцев девять.
– Точно.
– К тому же ты не исполнял никаких сенаторских обязанностей.
– Да уж. Никакой плодотворной работы или какой там еще.
– Ты просто пропал. В сенатском списке осталось лишь твое имя. И… – Кнут откашливается, – пропал вместе… э-э… с обезьяной.
– Человекообразной обезьяной, если точно.
– Эта история облетела весь город. Попала в газеты. Послушай, я понимаю, тебе и в самом деле тяжело без Клары. Поверь, знаю, что тебе пришлось пережить. Но вместе с тем не легче объяснять канадским налогоплательщикам, на чьи деньги тебе платят зарплату, почему их сенатор сбежал со зверинцем в Северную Португалию.
– Совершенно с тобой согласен. Это возмутительно.
– Это что-то из ряда вон. Да и партийное руководство не в восторге.
– Я официально отказываюсь от должности в канадском сенате.
– Что ж, твое право, только для начала не худо бы вернуться домой.
– И не подумаю. А зарплату за время моего отсутствия в Оттаве я верну сполна. Благо не потратил из этих денег ни гроша. Жил на собственные сбережения. А теперь буду жить на пенсию.
– Вот и прекрасно. Только не забудь изложить мне все в письменном виде.
Через пару дней в кафе его ждет уже новая бумажка, означенная как «Тереза».
– Ты подал в отставку. Я прочла в газетах. Но почему ты не хочешь вернуться в Канаду? – спрашивает его она. – Я скучаю. Возвращайся!..
Голос у нее такой добрый, такой родной! Он тоже скучает по ней, вспоминая, как они разговаривали по телефону, когда их разделяло не слишком большое расстояние, и как они обедали вместе, когда он бывал наездами в Торонто.
Впрочем, серьезно говоря, всякую мысль о возвращении в Канаду он отвергал самым решительным образом, тем более что они с Одо перебрались в Тизелу насовсем. Соплеменники отныне вызывают у него одну лишь скуку. Уж больно все они неугомонные, капризные, заносчивые и ненадежные. Ему куда больше по душе глухое безмолвие Одо, его задумчивая медлительность, чем бы он ни занимался, равно как совершенная простота его поступков и помыслов. Хотя всякий раз, когда он оказывается рядом с Одо, человеческая природа напоминает Питеру о беспечной неосмотрительности собственных действий и о сложной путанице собственных поступков и помыслов. И это несмотря на то, что Одо почти каждый день тащит Питера из дому на встречу с его соплеменниками. Такой уж Одо ненасытно общительный…
– Ну, даже не знаю.
– У меня есть подруга, одинокая. Она привлекательная и довольно милая. Ты не думал, что еще можешь полюбить и создать новую семью?..
Нет, не думал. Такое уж у него сердце – оно могло горячо полюбить только одну-единственную женщину. Он любил Клару каждой частицей своего существа, и теперь в его сердце пустота. Вернее, он научился жить без Клары, и ему больше никем не хочется заполнять эту пустоту, чтобы снова ничего не потерять. Уж лучше любить всех, чем кого-то одного, – любить всеобъемлющей любовью. Что до физического влечения, оно уже давно его не искушает. Об эрекции он вспоминает разве что в связи с подростковыми прыщами: после стольких лет вожделений и воздержаний она в конце концов совсем перестала напоминать о себе и полностью избавила его от плотской страсти. Так что про секс он помнит лишь как это делается и не помнит зачем…
– После смерти Клары такое мне ни еще разу не приходило в голову, – признается он. – Не могу же я…
– Это все из-за обезьяны?
Он ничего не отвечает.
– Чем же ты с ней занимаешься все дни напролет? – спрашивает она.
– Мы гуляем. Иногда возимся. Хотя чаще всего бездельничаем.
– Ты с ней возишься? Как с малышом?
– О, с Беном, слава богу, было полегче. Сейчас я хожу побитый как собака, весь в синяках.
– Но зачем тебе все это, Питер? Прогулки, возня, висения?
– Даже не знаю. Просто… Ну как тебе сказать?.. Это занятно.
– Занятно?
– Ну да. Даже захватывающе.
– Ты влюбился в свою обезьяну, – говорит сестра. – Втрескался по уши, и она стала для тебя смыслом жизни…
Тереза не осуждает его, не бранит – она лишь тонко подмечает.
Питер задумывается над ее последними словами. Он влюбился в Одо – неужели?
Если это и правда любовь, то какая-то сдержанная, требующая от него неослабного внимания – постоянной настороженности. Это его беспокоит? Ничуть. Впрочем, может, это и правда любовь. Только какая-то странная. Лишающая его всяких преимуществ. Он владеет языком, знаниями, умеет завязывать шнурки – и что с того? Ничего особенного.
