Путник может сколь угодно долго бежать от порождения тьмы, идущего по его следам, но тщетно. В какой-то момент ему даже может показаться, что угроза миновала; уйдут и сны, и слабость. Но это все — лишь затишье перед бурой. И в момент, когда меньше всего на свете человек будет готов, окрепшее и напитавшееся силой существо явится к нему. Жертва не почувствует ни страха, ни опасности, но когда все же прозреет, будет слишком, слишком поздно. И для нее разверзнется Преисподняя.
(отрывок из «Записки старого Боэля. Том четвертый») Похороны оставили тягостный след в душе девушки.
Иначе и быть не могло, Эллери осознавала это всем сердцем, знала, что бремя страшной тайны, тянущей её плечи к земле, было заслуженным.
Все вокруг: торжественная погребальная процессия, толпа людей, несущих гербы, скорбный плач, доносящийся со всех сторон, — было свидетельством ее преступления.
Её виной.
В ожидании возвращения Триниса и всех придворных тело супруга было забальзамировано. Все это время оно находилось в церкви, где денно и нощно велись службы, и запах ладана и особого раствора для бальзамирования, казалось, въелись под кожу девушки.
Оркес лежал в гробу, точно живой. Эллери лишний раз старалась не смотреть на покойника — ей с лихвой хватило тех нескольких визитов в церковь, которые были обязательны для молодой вдовы.
Она знала многих, кто приехал почтить память старшего сына Триниса. Облаченные в траурные наряды короли и принцы, герцоги и маркизы — кого только здесь не было! Однако воспаленный взгляд Эллери, этой ночью вовсе не сомкнувшей глаз, искал лишь одного конкретного мужчину.
Когда среди прочих ей, наконец, удалось заметить знакомый темноволосый профиль, сердце принцессы совершило невообразимый кульбит.
Она знала, что Сапфо приехал, слышала его имя в перечислении прочих гостей — и как сложно было пережить эту ночь, зная, что от возлюбленного ее отделяет так ничтожно мало и невообразимо много одновременно.
Тычок стоявшей чуть позади няни моментально привел Эллери в чувство. На миг она даже испугалась, что на лице мелькнули все испытываемые чувства, и тихо порадовалась, что выражение его было сложно распознать под толстым слоем траурной вуали.
Стоявшая рядом Дария ободряюще сжала ладонь принцессы — она единственная успела заметить минутное замешательство девушки, но расценила его по-своему.
— Он выглядит умиротворенным, — заметила брюнетка, очевидно, считая, что это замечание послужит Эллери утешением. Как бы не так! Она прекрасно запомнила тот страшный миг, когда умирающий мужчина из последних сил намеренно отвернулся от нее, запомнила и его лицо, на котором навечно отпечатались презрение и боль.
— Эллери, — Дария все не унималась, всеми силами желая поддержать подругу в столь нелегкое для нее время. — Держись! Ты должна быть стойкой! Ради него, ради себя, — она немного подумала и совсем тихим голосом нерешительно добавила: — И ради вашего ребенка.
Эллери лишь поморщилась. Откуда взялся этот упорный слух, она не ведала, но он распространился по дворцу со скоростью света. Конечно, в глазах всего мира они пробыли в качестве супругов несколько дней — и ночей! — но только одной лишь принцессе было известно, что молодой супруг так и не успел к ней притронуться.
— Нет никакого ребенка, — равнодушно обронила она, наконец, в ответ на преисполненный ожиданием взгляд подруги. — И никогда не будет.
Во взгляде Дарии мелькнул ужас — не меньше. Через мгновение она справилась с собой и отвернулась наблюдать за подходящей к концу траурной церемонией.
Эллери больше не обращала внимания на подругу, куда больше ее заботил предстоящий поминальный ужин в большом зале, где соберутся все — и придворные, и королевская семья, и все, кто успел приехать почтить память усопшего. Многие из них должны были остаться в замке на ночь, а то и на две, прежде чем пускаться в утомительный обратный путь.
Какой же изощренной пыткой стал этот вечер!
Чувствовать присутствие Сапфо даже через десятки сидящих рядом людей, видеть знакомый профиль — но не иметь возможности поймать взгляд синих глаз. Не дышать, находясь в одном зале с тем, кто давно похитил ее сердце, а, быть может, и разум, украдкой ощущать на лице внимательный, полный тоски чужой взор, и при этом пытаться не думать, насколько мучительным было пребывание здесь для самого Бродяги.
