Со стороны казалось, что Галина медленно и вдумчиво читает статью. Где-то с середины ее лицо начало меняться. На нем появилось беспокойство.
Заведующая заметила, как Галина глазами вернулась к началу статьи и несколько раз перечитала первое предложение. Потом, явно нервничая, с трудом дочитала остальное. Подняла на заведующую красные глаза, полные слез, и тихо прошептала:
— Я должна вам признаться, Анастасия Валериановна.
В который раз Галина повторяла свою версию заведующей, Валюте и Михаилу. У двери угрожающе стоял Роман.
— Мне пришлось купить этот диплом, — голосила Галина. — А что сделаешь, если сейчас без высшего — никуда. А откуда у меня деньги пять лет учиться?
— За сколько, где и у кого купила, — бесстрастно спрашивал Михаил.
— В деканате этого института. Год назад. Вообще у них тысячу стоит, потому что диплом почти настоящий. Но там работает знакомая моей знакомой. Она сделала за пятьсот долларов. — И, заревев громче: — Пожалуйста, не обращайтесь в милицию. Я же ведь ничего не сделала.
— А почему именно педагогический диплом решила купить? Почему сразу не юриста? — язвительно осведомилась Валюта.
— Да потому что с дипломом педагога ты можешь ничего не знать, — чуть с вызовом произнесла Галина.
Заведующая, словно заступаясь за нее, произнесла:
— В этом она права. Сейчас в школы с улицы могут взять. Не говоря уже о младших дошкольных учреждениях. — И «профессионально» вздохнула: — Бедные наши дети.
— Звание! — рявкнул Михаил, да так, что Галина чуть не подпрыгнула на стуле.
— Чего?
— Чего ты прикидываешься, голуба? От тебя же за версту ментовкой пахнет.
— Я… я не сидела в тюрьме. Ни разу.
— Конечно, не сидела, ты же там работаешь! — Михаил подошел поближе и грубо тряхнул ее за плечи. — Говори, кто такая?
— Романова Галина Александр… — Звонкая пощечина оборвала ее слова.
Целый час продолжался этот допрос. Галина пролила потоки слез и произнесла тысячу клятв. Роман доставил ее в комнату и закрыл дверь на ключ. Галина, совершенно обессиленная, села на кровать и неожиданно заснула.
В это время в кабинете заведующей шел жаркий разговор о ее дальнейшей судьбе. Спор шел о том, правда ли ее история с дипломом. Насчет того, устранить ее или нет, сомнений не возникало.
Уже поздно вечером Галину втолкнули в кабинет Анастасии Валериановны.
— Как ты думаешь, чем занимается наш интернат? — с улыбкой спросила заведующая.
— Во… воспитывает детей, — с заминкой сказала Галина.
— И это тоже, мой дорогой. Но самая главная цель нашего заведения — другая. Мы — большое реалити-шоу, которое транслируется через Интернет для избранных. Ты ведь так хотела это узнать, мой дорогой, не правда ли?
— Кому интересно смотреть про детей-инвалидов? — грубовато засмеялась Галина. — Вы чушь какую-то несете…
— Да как ты смеешь! — Михаил замахнулся на нее.
Заведующая поморщилась:
— Миша, остынь. Сейчас я объясню девочке нашу концепцию. Как ты думаешь, мой дорогой, кто может быть самым грубым, самым жестоким персонажем в жизни человека?
— Я не знаю! — с вызовом крикнула Галина.
— Кто может ранить больнее всего, кто может изощреннее всех издеваться? Кто знает все твои больные места лучше всех?
— Не знаю. Бог.
— Можно и так сказать, — засмеялась заведующая. — Этот человек — почти бог. Этот человек — твоя мать.
— Мать?
— Да. Она. Чудовище, которое родит тебя, для того чтобы медленно пожирать всю жизнь.
— Я не понимаю, о чем вы говорите…
— Может, тебе повезло. Но поверь, не всем так повезло с матерью. — Лицо заведующей искривилось. Она заговорила низким голосом: — Настя, у тебя отвратительно кривые ноги… Настя, ты у меня такая страшненькая, дай хоть платочек одену… И в кого наша Настенька пошла — у нас в семье все красивые… — Потом она продолжала нормальным голосом: — Моя мать испортила мне жизнь. С детства она внушала мне, что я — урод, недостойный жить на свете. Она расстроила замужество с единственным человеком, которого я любила: урод не может выйти замуж… Когда у меня была возможность уехать из страны, она сделала вид, что тяжко заболела… Я ненавижу свою мать! Как и многие наши клиенты. Они бы с удовольствием убили ее. Что они и делают на нашем реалити-шоу.
— Что? — Галина не поверила своим ушам. — Вы убиваете воспитательниц?
— Мы убиваем своих матерей. Тиранок, алкоголичек, шлюх, лицемерок. Вы, под номерами, всегда под прицелами камер. Ох наших зрителей не увернется ни одна ваша гримаса, сделанная от раздражения к невинному ребенку…
— Так, значит, вы специально сделали интернат для калек — так вы провоцируете воспитателей?
Заведующая захохотала:
— Да, ни одна из безвременно ушедших не оказалась ангелом. Мы подбираем самых тяжелых, самых неуправляемых детей. О, под камерами вы часто держите маску. Но все равно однажды срываетесь. И тогда ваш рейтинг становится очень высок. Вас убивают. И клиенты наслаждаются вашей смертью так, как если бы они это сделали собственными руками.
— Господи, — вырвалось у Галины.
— Надеюсь, вы понимаете, что теперь никогда не выйдете отсюда? Единственное — вы можете отсрочить свою неприглядную кончину.
«Отсрочить! — молнией мелькнуло в голове у Галины. — Хоть бы продержаться неделю. Тогда я — спасена».
— Для этого вы должны попросить прощения у своих Сыновей и Дочерей. И если они пожалеют вас, то вы останетесь жить.
Галина сидела в большой белой комнате. Искусственный свет слепил глаза. На ней был новенький халат, шапочка. Валентина грубо размалевала ей лицо — синие тени, черные брови, красные щеки и грубо намалеванный алый рот. Перед ней стояла камера, уже не спрятанная, а настоящая. Все существо Галины противилось тому фарсу, в котором она-сей-час должна была принять участие. Но выжить очень хотелось. На камере моргнул огонек, и Галина начала:
— Возлюбленные мои Сыновья и Дочери. Разрешите мне покаяться перед вами. Я родила вас не для счастья, но для унижения. Я издевалась над вами. Я вас ненавидела. Я запирала вас в темной комнате. Я бросала вас. Я смеялась над вами. Я — винила вас во всех моих неудачах… Простите меня, я плохая мать. Я буду гореть в аду…
Галина говорила еще долго, потом она замолчала. Внутри себя она чувствовала пустоту, и только пустоту. Не было абсолютно ничего. Ни одной мысли, ни одного воспоминания. Ни-че-го.
Мертвый объектив камеры. А по ту сторону зрители. Зрители, которые в данный момент решают ее судьбу. И, скорее всего, подобно алчущим крови римским патрициям в Колизее опустят свой большой палец вниз.
Для чего она все это говорила?
