— Я боюсь! — закапризничала Катерина.
— Ну что ж поделать, — сказал он философски. — Деваться теперь тебе некуда. Придется терпеть, козявка.
— Не смей называть меня козявкой!
— Как скажешь, козявочка.
И Катя вдруг поняла, что нету больше апатии и злого уныния нет, а на душе легко и хочется жить.
Она полюбовалась еще немножко на елочку, улыбнулась, вспомнив, что Демидов обещал заехать на минутку после обеда, а до обеда всего ничего, и потащилась опять к кровати. Все-таки чувствовала она себя еще погано.
Мобильник ей вернули, но сама она никому не звонила, из деликатности не желая отвлекать народ от работы или от семьи.
Вчера с ней говорила Путято. Новость, которую та сообщила, порадовала, хоть и с изрядной долей горечи. Борик поставил в известность следственные органы, что на Катины метры не претендует и из ее квартиры выписывается — в доказательство того, что к покушению на жизнь бывшей жены никакого отношения не имел и не имеет.
Потом Путято поинтересовалась Катиным здоровьем, пожелала поскорее поправиться и отсоединилась.
Катя подумала, что эта Марианна все-таки хорошая девчонка. Хотя и вредная.
От Вити, Никиты и начальника Валеры пришли эсэмэски. Оно и лучше.
Зато Киреева звонила каждый день. Катерина от нее уставала, потому что чувствовала себя неважно, а Киреева требовала отдачи, ничего не поделаешь, вот такая она, Киреева, и есть.
Катя решилась было позвонить Вике, но передумала, потому что говорить все равно особенно не о чем, если только не перебирать подробности последних криминальных событий, а этого не хотелось. Вика тоже что-то молчала. И Генка молчал. Хотя он никогда и не звонил.
«Вот и хорошо, — думала Катя. — У ребят своя жизнь, почти уже взрослая, свои интересы. Вот и ладно». Но было грустно.
А потом пришла Вика.
Длинный вытянутый серо-голубого цвета свитер, джинсы, на ногах топорщатся бахилы. Была она какая-то то ли стесненная, то ли чем-то сильно озабоченная. Подошла к кровати, поздоровалась, потыкала указательным пальцем в Катино плечо, сказала: «Прикольно выглядишь, теть Кать» и отправилась любоваться елочкой.
Катя облокотилась на подушки, начала предлагать ей конфеты из коробки и виноград, потом спросила, как дела, почему Генка не пришел, и вообще, что нового на воле. Вика немного оживилась.
— Ты знаешь, теть Кать, этот наш новый директор, он не козел, точно! Он из бывших эмчеэсовцев, короче. Вот. Он с кем-то из своих договорился, и Лильку с остальными ребятами взяли в их эмчеэсовское училище, здесь в Москве, прикинь! Прямо среди года! Они уже перебрались в ту общагу, им форму выдали. Прикольно!.. Туда, вообще-то, экзамены полагаются, но наш Меркулов сказал, что ребята сдали такие экзамены, что другим и не снилось, а теорию как-нибудь подтянут. Здорово, правда, теть Кать?
— Здорово, — улыбнулась Катя. — Действительно, очень здорово. А что Гена?
— Гена? У Геныча бабушка нашлась, — ненатурально весело сообщила Виктория Кате. — Объявилась. Типа, папашкина мамаша. Она и раньше знала про Генку, но он ей не очень-то нужен был, пока она совсем одна не осталась, а тут туркнуло ее в темечко, решила объявиться. Сейчас они по нотариусам ходят, оформляет она на него что-то.
Нехорошая тишина повисла между ними. Горькая.
Катя прокашлялась и начала:
— Викусь. Я тебя поблагодарить хочу. Ты ведь мне жизнь спасла, Вика. Я это никогда не забуду. Спасибо тебе.
Вика обернулась от окна, скривила губы то ли в улыбке, то ли в гримасе.
— Не стоит благодарности, теть Кать, ну что ты.
— Я решила тебе подарок сделать, Вика. Теперь у тебя будет своя комната в моей квартире. Самая большая, семнадцать квадратов. Как только выпишусь, сразу же займемся оформлением, идет?
— Знаешь что, — начала Вика глухо, а потом с неожиданной злостью выкрикнула: — Засунь себе эти семнадцать квадратов, знаешь куда?
Катя смотрела на Вику. Вика не смотрела больше на Катю, а смотрела в окно.
Снег.
Больно, больно сердцу, как больно. Как же она с ней расстанется, с этой нескладной девочкой, не особенно красивой, колючей и самоуверенной, и вредной, и хитроватой, и еще такой, и сякой, и разэтакой?..
А почему обязательно расстаться? Так же будет в гости приходить, так же будем чай пить на кухне и болтать о ерунде. Что изменится-то?
А то. А то и изменится, что жить теперь Катя будет совсем в другом месте, а то другое место, во-первых, на другом конце Москвы, и даже не в Москве вовсе, а, во-вторых, не будет Катюша там полновластной хозяйкой, а будет мужней женой, и мужу этому не понравится, что какая-то детдомовка болтается постоянно у него в доме. Несмотря на всю его благодарность.
«И Вику я предам», — невесело заключила Катя.
Тут приоткрылась дверь, и в палату вдвинулся он, ее будущий муж и домохозяин Демидов. «Странно, что шагов слышно не было», — подумала она, а еще она подумала, что придется что-то решать и прямо сейчас. «Тут-то мы и проведем для тебя тест-драйв, сэр рыцарь. Проверку на вшивость, говоря простым и доступным языком».
А сэр рыцарь, окинув их быстрым взглядом, заметил конечно же, и красноту носов, и глаза на мокром месте. В полной тишине подошел к кровати, чтобы поцеловать невесту в щечку, положил на тумбочку в стопку еще одну коробку конфет, улыбнулся Вике и похлопал ее по плечу. Посмотрел внимательно на одну, на другую, шумно вздохнул, сел в гостевое кресло и, задумчиво глядя на Катю, наконец, произнес:
— А помнишь, козявочка, мы собирались с тобой экономить на подгузниках? Как ты считаешь, может, нам сэкономить и на трехколесном велосипеде заодно?
Вика, не понимая толком, о чем он говорит, почему-то начала волноваться и переводила взгляд с одного на другого, а Катя сидела спокойно, лишь костяшки пальцев, которыми она сжала край пододеяльника, побелели. Демидов же невозмутимо закончил:
— Конечно, она старовата для твоей дочери, но мы будем всем говорить, что в юности ты вела разнузданный образ жизни и родила в тринадцать лет.
— Демидов, — угрожающе начала Катя, привставая, — только попробуй скажи, что это ты так по-уродски шутишь!
— Ну какие уж тут шутки, девочка моя, если ребенок ходит в мороз хрен знает в чем. Пойдем, ребенок, купим тебе нормальную шкурку. И не смей больше расстраивать мать.
И тут Катя посмотрела на Вику, а Вика нерешительно сделала крохотный шажок в ее сторону и вопросительно произнесла: «Мама?», а Катя тихо кивнула и шмыгнула носом, а Вика бросилась к ней и сунула мокрую мордочку в Катину подушку, потому что заливаться слезами, хоть бы даже и счастливыми, на виду у всех считала постыдным. По Катиному лицу тоже проложили дорожки слезы.
Она гладила Викусю по макушке и с такой благодарностью смотрела на своего Демидова, что он готов был усыновить и удочерить еще пару-тройку таких подростков-переростков, лишь бы его Катя была счастлива.
