«Генеративные взрослые тратят массу времени, денег и сил на предприятия, оценить отдачу которых довольно сложно. Воспитание детей, преподавание в воскресной школе, работа ради социальных перемен и создание ценных социальных институтов — все эти генеративные усилия часто приносят не только удовлетворение, но и подавленность, и ощущение провала. Однако, если усвоенная и развивающаяся жизненная история — то есть повествовательная идентичность — снова и снова доказывает, что страдания можно преодолеть, что за всеми страданиями и неудачами следует спасение, то восприятие жизни с такой точки зрения можно считать исключительно адаптивным психологическим феноменом».
Дети часто играют важную роль в жизненной истории спасения. По словам Макадамса, отцы часто говорят ему: «Если бы мы не работали ради своих детей, то по-прежнему были бы разгильдяями и бездельниками».
Дети часто играют важнейшую роль в жизненных историях тех родителей, которым приходится тяжелее всего: бедных женщин.
Кэтрин Эдин и Мария Кефалас написали книгу о юных одиноких мамах — «Обещания, которые я могу сдержать». В ней они пишут, что «истории спасения этих мам говорят о примате материнской роли, которая становится практически единственным источником идентичности и смысла жизни юной женщины». Женщины, с которыми беседовали Эдин и Кефалас, не имели никаких экономических или брачных перспектив. Но все они говорили, что дети спасли их, удержали от более саморазрушительной жизни.
Поскольку среднему классу повезло больше (у этих людей больше выбора и больше возможностей строить жизнь, наполненную смыслом), рождение детей вызывает в таких семьях серьезную напряженность. Людям кажется, что их жизнь неожиданно сжалась и свелась к чему-то малому. Но дети одновременно и расширяют горизонты родителей. Дети открывают двери к новым занятиям и новым идеям.
«Они приносят в дом новые миры», — говорит Филип Коуэн. Они увлекаются шахматами, а вы сами никогда в них не играли. В школе они начинают изучать ислам, а вы этим никогда не интересовались. И вечера в кругу семьи обретают новый смысл. Их знания в абсолютно незнакомых вам областях, их умения и навыки вселяют в вас чувство безмерной гордости.
Вспомните, как Нэнси Дарлинг смотрела на сына, играющего на скрипке, как Гейл была восхищена тем, что ее дочь знает, кто такой Эрик Эриксон. «Ради этого и живешь, — сказала Гейл. — Всегда хочешь, чтобы дети стали лучше тебя».
Родительская гордость проистекает не из реальных достижений детей. Родители гордятся тем, что их дети превращаются в высокоморальных, готовых к сочувствию людей. Все дети в начале жизни — маленькие нарциссы. Но в какой-то момент, которого вы можете даже не заметить, они начинают понимать страдания и стремятся облегчить их.
Они приносят вам бульон, когда вы болеете. Они рассказывают о том, что не стали хвастаться приглашением на вечеринку, потому что не все присутствующие были на нее приглашены. И вы понимаете, что вся ваша любовь, все ваши рассказы о сочувствии, сострадании и уважении не были потрачены впустую. Они принесли свои плоды.
Макадамс выявил сходство в историях самых генеративных взрослых. Они сознательно рассказывали о себе младшему поколению, видя в себе пример, на котором дети могли бы учиться. «Я создал историю своей жизни, в которой были и мудрость, и безрассудство, и теперь могу рассказать эту историю детям. Моя повествовательная идентичность может повлиять на других людей».
Самые продуктивные и генеративные взрослые видят в своих детях собственное супер-эго. Дети превзойдут их, опираясь на сделанный ими моральный выбор. Если эти взрослые оступятся или поведут себя недостойно, то будут знать, что дети это увидят. Но то же самое относится и к самым достойным их поступкам. Они постоянно видят в себе образец для подражания. Они знают, что за ними наблюдают.
Макадамс выяснил, что не все взрослые думают подобным образом. Примерно сто лет назад Фрейд писал, что многие люди тратят время на переживание драм собственного прошлого. Они ищут одобрения призраков. Они считают своим супер-эго родителей. Родители — это воображаемые судьи, которым люди постоянно стремятся угодить. Но взрослые, которые больше всего на свете хотят оставить ценное наследие, ведут себя не так. Для них ценна оценка не прошлого, а будущего поколения. Они свободно строят собственную жизнь, зная, что их будут судить не по нормам прошлого поколения. Они хотят, чтобы главными их судьями были дети.
Психолог и социолог Дэниел Гилберт называет своих внучек «шоколадом без калорий». «Они — сплошная радость и веселье, и при этом никакой ответственности», — говорит он.
У Шэрон ситуация другая. Ее внук — это ее ребенок, и фактически, и юридически. Она усыновила Кэма после смерти Мишель.
Маргарет Мид писала о беспомощности современных американских родителей, которые не имеют традиционной поддержки народной мудрости. Они совершенно не понимают, как воспитывать детей — увлекаются модой, не доверяют собственным инстинктам, с подозрением относятся к знаниям собственных матерей, полагая их устаревшими и бесполезными.
Остается только гадать, как остро ощущала подобную тревогу Шэрон. У нее не было никакой информации о воспитании ребенка, страдающего депрессией. Еще меньше она знала о том, как воспитывать ребенка с когнитивными и поведенческими проблемами. Материнство стало для нее настоящим мастер-классом. А теперь, спустя несколько десятилетий, ей снова пришлось воспитывать ребенка.
С Кэмом ей стало ясно, что многие правила и привычки, сформировавшиеся в прошлом, снова оказались бесполезными. Сегодня нельзя оставлять ребенка одного в машине даже на пять секунд, чтобы что-нибудь купить в магазине. Сегодня коляска раскладывается двумя руками и ногой. Сегодня все специалисты призывают ее — пожилую женщину! — опускаться на четвереньки и участвовать в активных играх, а не просто предлагать внуку поиграть самому.
Но жизненные обстоятельства Шэрон всегда были иными. Ее жизнь всегда была импровизацией, наполненной неожиданными обстоятельствами. Ей пришлось пережить огромное горе, оплакав не одного, а сразу двух детей. Потеря любимого человека, как и рождение ребенка, это серьезнейшее жизненное событие, подготовиться к которому невозможно. И теперь Шэрон столкнулась с еще одним неожиданным жизненным событием.
Я бы многого не узнала, если бы почти два года спустя после нашей встречи не позвонила ей, чтобы сказать, что книга почти закончена. Я дозвонилась до нее не сразу. Ее голос был очень утомленным, но в ней все равно чувствовалась поразительная сила и решительность.
— Моя ситуация, — сказала она, — немного изменилась со времени нашей встречи…
И она рассказала мне все. Шэрон умирает. У нее обнаружили агрессивную опухоль мозга. Но она говорила об этом спокойно.
— Верующий человек не может не думать о смерти, — сказала она.
Несколько месяцев она не испытывала болей, а химиотерапию переносила неплохо. Ее поддерживали прихожане ее церкви, друзья по ECFE, соседи, которые прожили рядом с ней много лет. Им с Кэмом никогда не приходилось искать компанию, помощников или добровольных кухарок.
