Доверившись своему носу, Пачкуля сошла с тропинки и направилась к источнику запаха.
Долго искать не пришлось. Предмет обнаружился под сломанным столом для пинг-понга. Он был покрыт толстым слоем пыли, но силуэт его сразу бросался в глаза.
— Ооо, — сказала Пачкуля. — Гитара.
Да. Все струны, кроме одной, порваны, двух колков не хватает, гриф расшатан — и все же это была гитара.
Пачкуля повертела инструмент в руках. Затем протерла корпус рукавом — на полированном ореховом дереве заиграли лунные блики. В порядке эксперимента она дернула струну.
Треньк.
Вполне себе неплохой звук. Она дернула еще раз.
Треньк. Треньк, треньк. Треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк, треньк…
— Фто там у тебя на этот рас? — спросил голос сзади. Это был Хьюго, и в лапах он сжимал «Сборник хомячьих афоризмов и острот».
— Гитара, — с восторгом сказала Пачкуля. — Только что нашла. Красивая, правда?
— Всефо отна струна?
— Да. И что с того? Тренькать-то все равно можно. Вот, послушай. — Треньк. — Ну?
Хьюго, похоже, был настроен скептически.
— Да ладно тебе! — воскликнула Пачкуля. — Хорошая вещь! Посмотри-ка. Старинная. Может, даже ценная.
— Пошему токда она на сфалке?
— Яснее ясного — ее выбросили по ошибке. Смотри. На грифе такие красивые узоры вырезаны. Этакий скрыжовниковый дизайн. Может, на ней какая-нибудь знаменитость играла. Вдруг она принадлежала самому Дикому Скрыжовнику Джонсону?
— Кому?
— Не может быть, чтобы ты о нем не слышал! Дикий Скрыжовник Джонсон, знаменитый Бродячий Лесовик? Или Скрыж, как его любовно называли мы, фанаты. Он поет — как будто рашпилем[7]орудует. Голос у него скрипучий и скрежещущий. Жаль, он больше у нас не выступает.
— Он уехать? Кута?
— Не знаю. Он же Бродячий Лесовик. Видать, убрел куда-то. Но в свое время он был хорош.
— Кокда этот поющий Скрышофник играть на гитаре, он делать не только треньк?
— Конечно! — фыркнула Пачкуля. — И я тоже смогу, как он. Надо только подлатать гитару. Я отнесу ее «Непутевым ребятам» — они починят. Обдерут, конечно, как липку. Но оно того стоит. Потом мне нужно будет научиться играть. Но это ерунда, я очень музыкальная.
— Неушто? — удивленно спросил Хьюго.
— О да, — сказала Пачкуля. — Музыка у меня в крови. А чего это ты столько вопросов задаешь? Что ни слово, то вопрос. В чем дело?
— Мутрый хомяк всекда задает фопросы. Ибо и из самых неошиданных уст можно услышать истину.
— Это в твоей дурацкой книжонке написано?
— А фто, если так?
— Ты сейчас на мои уста намекал?
— А фто, если и так?
— Ты теперь всю жизнь собираешься разговаривать вопросами?
— А фто, если и так?
— Я пошла, — объявила Пачкуля. Разговор ей наскучил. — Некогда мне в твои глупые игры играть. Хочу разглядеть хорошенько мою гитару. — Она улыбнулась своему новому сокровищу и еще разок протерла его. — Знаешь, забавно, что я нашла ее именно сейчас. Я только что говорила Шельме, что никто больше не развлекается по старинке. Слушай! Можно пристроить к хибаре крыльцо. Жаркими вечерами я буду сидеть в кресле-качалке с бокалом болотной воды со льдом, любоваться свалкой и играть на гитаре. Когда научусь, конечно. Но об этом не стоит беспокоиться, у меня же талант…
Болтая и баюкая в руках гитару, она шагала обратно к тропинке. Хьюго семенил следом, крепко сжимая в лапах «Сборник хомячьих афоризмов и острот». Что-то ему подсказывало, что этот кладезь мудрости еще пригодится.
Глава пятая
Гоблины и тачки
Был вечер вторника, и гоблинам, живущим в пещере у подножия Нижних Туманных гор, полагалось быть на охоте. (Традиционно они всегда охотятся по вторникам. Традиционно они всегда возвращаются без добычи. Они, пожалуй, худшие охотники на свете, но это не мешает им ходить на охоту.)
Однако в этот вторник почти все они слегли с приступом расплющита. Это такая гоблинская болезнь, бывает от забродившего крапивного супу. Желудки гоблинов отлично справляются со свежим крапивным супом. Но стоит супу забродить — начинаются проблемы. Какие симптомы? Стыдные звуки, голова болит, из носа течет и уши чешутся. Единственный метод лечения — лежать и стонать, пока не пройдет.
Хворали пятеро из семи гоблинов: Гнус, Обормот, Свинтус, Косоглаз и Пузан. Только Красавчик и юный Цуцик не заболели. Потому что во время ужина они подрались, и остальные под шумок стрескали весь суп. Оно и к лучшему. Фингал по сравнению с расплющитом — просто подарок.
Ну так вот. Красавчик с Цуциком, как и было заведено, пошли охотиться, оставив товарищей стонать в пещере.
Они сказали, что их не будет всю ночь, так что все очень удивились, когда через час или около того они примчались обратно с волнующими новостями.
— Чё стряслось? — просипел Косоглаз, щурясь от яркого лунного света, ворвавшегося в пещеру. — О-о-о, моя голова. Задвиньте валун, глаза слепит.
— Ага, — поддержал его Обормот, обнимавшийся с ведром. — Мы болеем, если кто забыл. Вам полагается входить на цыпочках с кульком винограда, а не носиться и орать. Чё случилось-то?
Хворые гоблины, кряхтя, кое-как сели.
— Мы щас такое видели, о-о-о, — выпалил Красавчик.
— Дохтора? — спросил Свинтус, яростно чесавший уши. — Дохтора в белом халате, с фигнескопом и большим пузырьком пилюль от расплющита? Было б кстати.
— Неа, — сказал Красавчик. — Лучше. Своими ж собственными глазами видели, скажи, Цуцик?
— Ага, — подтвердил Цуцик и энергично кивнул. — Своими глазами. Давай, Кдасавчик, рассказывай ты.
— Кодоче, — принялся тянуть Красавчик для пущего эффекта. — Кодоче, мы с Цуциком пошли в лес капканы проведить…
— …а там — ни души, — подхватил Цуцик.
— Ду да. Никогошеньки нету. «Чудно», — говодю я Цуцику.
— Так и сказал, — заверил слушателей Цуцик. — Пдям слово в слово.
— «Чудно», — говодю я. Мы как даз пдоходили мимо дома этой стадой клюшки Макабды, и я говодю Цуцику: «Гляди-ка. Чиво это за странный голубой свет в окошке?»
— Так и сказал, — снова подтвердил Цуцик и активно закивал.
— Да, — продолжал Красавчик. — И значит, подкдадываемся мы к окошку, да, Цуцик?
— Точно. Мы подкрадываемся. Заглядываем в окно и видим его.
