Я лежала на боку, не сводя глаз с Энгуса. Он сидел, слегка склонив голову, и все время прислушивался. Каждый раз, как над нами проносился самолет, он кричал мне, какая это модель. Я не знала, в чем разница между «Локхид Лайтнинг» и «Бристоль Бленхейм», но решила, что раз Энгус не вышел в них стрелять, значит, скорее всего, они не будут нас бомбить. Я настолько привыкла к вою сирены, что вздрогнула, когда она наконец перешла на ровный тон, визжа на самой высокой ноте.
Когда звук сошел на нет и смолк, Энгус положил ружье.
– Вот и все, надо понимать, – сказал он, поднимаясь на ноги.
Он прошел к задней стене убежища и на мгновение скрылся из виду, нагнувшись посмотреть на Мэг. Потом снова появился, сложил руки на краю моей койки и оперся на них подбородком. Его лицо оказалось прямо перед пластиковым окошечком моего противогаза, и я поняла, что свой он так и не надел. Он его даже не взял. У него были заняты руки.
– Как вы? – спросил он.
Я попыталась выпутаться из одеял.
– Лежите, – сказал Энгус. – Мэг спит.
– Мы останемся тут на ночь? – спросила я глухим из-за резиновой маски голосом.
– Да, сколько ночи осталось. Днем будет легче передвигаться, а я не хочу снова покалечить Мэг.
Он постучал по окошечку моего противогаза.
– Знаете, его уже можно снять.
Когда я сняла противогаз, он забрал его у меня и наклонился, чтобы убрать обратно в глупую красную сумку.
– Вам там тепло? – спросил Энгус.
– Да, но вы-то где будете спать?
– Схожу в дом и принесу одеяло.
– Может быть, ляжете на верхнюю койку, а я переберусь вниз, к Мэг?
– Нет. Она свернулась, к чему ее тревожить. Пусть все остается как есть.
– Нам обоим здесь места хватит, – сказала я.
Энгус распрямился. Наши взгляды встретились, и на этот раз нас ничто не разделяло: ни пластиковые окошки, ни зеленые фильтры, ни черная резина – нечему было скрыть мои слова. Я не знала, как они сумели вырваться.
Энгус улыбнулся, возле глаз залегли морщинки.
– Простите, – сказала я, чувствуя, как у меня пылают щеки.
Он прижал два пальца к моим губам, потом его рука скользнула дальше и подхватила меня под щеку.
Я задохнулась и, повернувшись к его ладони, прижалась к ней лицом и закрыла глаза. Когда я их открыла, Энгус смотрел на меня так, словно видел насквозь. Взгляд у него был такой же пронзительный и пугающий, как в ту ночь, когда я впервые его увидела.
– Тише, m’eudail[17], – произнес он. – Все хорошо.
И убрал руку.
– Куда вы? – чуть не заплакала я.
– Тут же вернусь, – ответил он, выскальзывая из убежища.
Он оставил фонарик гореть. Коналл сидел у входа, склонив голову, как гаргулья.
Энгус вернулся с одеялом, завернулся в него. Сел возле входа под стеной и выключил свет.
– Доброй ночи, m’eudail.
Я подняла руку и провела по лицу там, где он ко мне прикасался.
Глава 36
На девятый день я начала думать, не случилось ли что с Эллисом и Хэнком, и если да, то откуда кто узнает, где меня найти. На одиннадцатый день до меня дошло, что возвращение с самого начала могло не входить в их планы.
Поначалу эта мысль была чем-то вроде тайного желания, но вскоре я убедила себя, что не так уж это невероятно: у Эллиса не было ни дома, ни денег, к которым можно было бы вернуться, а у Хэнка денег было предостаточно, и, куда бы он ни отправился, они остались бы при нем. Они могли поменять документы, уехать в какое-нибудь экзотическое место, найти опиумный притон возле моря, оставить все проблемы позади. Я понимала, что одна из проблем – я, но если они и в самом деле сбежали, не имея в виду вернуться, с чего бы им волноваться о том, что будет со мной? Может быть, они все-таки осознали, что питают ко мне какие-то нежные чувства, и решили отпустить меня на свободу.
Конечно, никакой свободы не будет, пока я не добьюсь ее признания по закону, но мысль о ней сияла ярко, как полоска света под дверью тюремной камеры. Я была уверена, что Энгус позволит мне пожить тут до конца войны – я работала не меньше остальных, – но дело было не только в этом. В гостинице я была как дома, чувствовала, что мне здесь рады.
Я не могла заставить себя подумать о том, что будет после войны, когда вернется хозяин гостиницы. Самой горячей моей надеждой, самым глубоким желанием было то, о чем я не могла позволить себе думать, чтобы не начать верить, что это возможно – ведь я знала, что оно невозможно.
На двенадцатый вечер без мужа я вернулась в свою комнату.
Была середина дня, мы с Анной сидели у Мэг. Мы решили не путаться под ногами, потому что Рона варила очередной суп, на этот раз на бараньих голяшках и ячмене. Похоже, Рона и Mhàthair вдвоем разработали точный план излечения Мэг с помощью супа и чая. Сейчас на плите кипели четыре большие кастрюли, наполнявшие дом соблазнительным ароматом.
Мэг он явно не соблазнял.
Мы втроем валялись на ее кровати, играя в червы, когда она вдруг сморщила нос и спросила, чем это воняет. Я сообщила ей про новый суп.
– Только не шотландское варево! – взвыла она. – Я настоящей еды две недели не ела!
Мы с Анной переглянулись. Впервые за время своей болезни Мэг проявила интерес к еде – что настоящей, что какой угодно.
– Сейчас вернусь, – сказала Анна, снимаясь с места.
Вскоре она вернулась с миской каши и яйцом в мешочек; и то и другое просто плавало в масле.
– Надеюсь, тебе понравится, – сказала Анна, вручая яйцо Мэг и ставя другую миску на столик. – Потому что когда Рона скажет Mhàthair, мне конец.
– Почему? – спросила я.
– Потому что они на сегодня прописали тебе суп, и я, можешь не сомневаться, погубила все их старания.
– Изумительно, – произнесла Мэг с полным ртом. – Еще одного, конечно, не найдется?
– Боюсь, нет, но я теперь стану приносить по яйцу в день.
– А если куры откажутся сотрудничать? – спросила я.
– Подниму и стану жамкать, пока яйцо не выскочит, – ответила Анна, делая удушающие жесты. – А если не сработает, напомню, что сталось с Дженни.
– Кто это, Дженни? – спросила я.
– Курица, та, что в супе. Перестала нестись. Сказать тебе, как звали овцу в другом?
– Нет! Конечно же нет! – сказала я.
– Элси, – сказала Анна. – Отличная была ярка. Мы с ней еще увидимся в холодце, бараньем жарком и хаггисе. О, нам с Элси еще долго встречаться.
– Прекрати! – сказала я, зажав уши ладонями. – Я больше никогда есть не смогу!
