– Каждое знание чего-то стоит, – вздохнул он. – Думаю, что за свое я заплатил не самую дорогую цену.
С этими словами он медленно направился к выходу. У двери остановился, повернулся к Константину и произнес:
– Счастлив народ, имеющий столь мудрых и великодушных князей. Пусть будет благословенным имя твое. Своей добротой ты не оставил мне выбора. Справедливейший будет мне свидетелем – я сделаю для тебя все, что в моих силах. – Он вновь тяжело вздохнул, низко поклонился и перешагнул через порог.
Константин долго смотрел ему вслед – оконца в светелке выглядывали как раз на княжеский двор. Затем он устало потянулся.
«Такое дело провернул, что и поощрить себя не мешает, – довольно подумал он. – Может, выходной себе завтра организовать?»
Но тут дверь отворилась, и вошел хмурый Вячеслав. Едва Константин его увидел, как сразу понял – выходного не будет. И точно. Оказывается, пока он решал вопрос с купцом, на юге княжества вновь заполыхал призрак гражданской войны – восстал Пронск.
Трудно сказать, когда и какими путями пришли на Русь первые пайцзы Чингисхана. Однако, судя по имеющимся у нас архивным материалам, да и исходя из всей логики событий, скорее всего, это произошло не ранее сороковых годов XIII века. До того ни один князь о них попросту ничего не знал. Кто сумел впервые определить, какое значение она играет на территории, завоеванной монголами, тоже неведомо, и мы, по всей видимости, никогда об этом уже не узнаем. Ясно одно – это был подлинный гений, который, вне всяких сомнений, внес одним этим гигантский вклад в борьбу с иноземными полчищами врага, под копытами коней которых в те времена дрожала уже вся Азия, Китай, Ближний и Дальний Восток.
Глава 15А ты меня спросил?!
Нет такой глупости, которой нельзя было бы исправить при помощи ума или случая…
И. Гете
Град Пронск был третьим по величине среди прочих в княжестве. Но это только по количеству жителей. Если же брать его стратегическое расположение, то тут он однозначно вставал почти вровень со своей столицей, контролируя все южные земли. Ну а коли исходить из любви местного населения к свободе, то его и вовсе можно было ставить на первое место.
Князь Глеб дружинников перед своей кончиной успел по городам разослать. Не по всем – где семьи братьев проживали. Задача была одна – вырезать подчистую всех княжичей пола мужеска, не глядючи, сколь годков им минуло.
Вели себя дружинники по-всякому. Иные, особо жестокосердые, приказ сполнили от и до. Погиб в числе прочих от ножа и малолетний Федор Юрьевич, которому в этом мире уже не суждено было обвенчаться с византийской царевной Евпраксией. Были тайно удавлены и Всеволод – сын Кир-Михаила, и прочие – всего до пяти числом. Уцелело только семейство Ингваря во главе с Ингварем-младшим, да еще… годовалый малец – сын Изяслава, родного брата Глеба и Константина. Всего-то у него их трое было – больше не успел. Те, что в Пронск прикатили, до старшего почти сразу добрались. Хотели его к Стрыю-батюшке отвезть, да расхворалось семилетнее дите по пути. А баньку, коя, как известно, от всех хворей лечит, не подумавши, перетопили шибко. В ей он и угорел – недоглядели. Но пока они им занимались, самая старшая из детей – сестра их одиннадцатилетняя по имени Евлампия ухитрилась Ляксандру-княжича укрыть-таки от глаз убивцев. Она с им на руках в сельцо неприметное убегла, да там и отсиделась. Дружинникам же настырным поведали, что померло дите от болести нутряной. Даже на могилку иродов водить пришлось. Теперь он единственной надежей у прончан был – свой князь, родной.
После того как на столе рязанском Константин уселся, горожане пронские поначалу долго к князю новому приглядывались, о своем князе объявлять не спешили. Но потом дошли до них слухи про то, как милостиво князь с Ингварем-младшим поступил, и известили они Константина о мальце выжившем. И времени с тех пор не бог весть сколько прошло, ан глядь, объявился в южных пределах княжества беглый Гремислав.
Впрочем, о том, что один из самых доверенных слуг Константина ныне в бегах обретается, о ту пору еще никто не знал. Весточка с Рязани еще не дошла. К тому же был он у них не так давно – дань для князя Константина сбирал. Причем не рядовым дружинником – набольшим над всеми ходил да горлатную боярскую шапку нашивал. Дань требовал жестко. Случалось, что недрогнувшей рукой и последнее из скотниц да бретяниц вынимал, не брезговал и самолично в сусеки заглянуть.
К тому ж сластолюбив был – без меры. Сколь девок перещупал – пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы счесть. Закончилось все тем, что вконец разошедшийся дружинник ссильничал приглянувшуюся ему селянку. Та, не выдержав позора, на следующий же день удавилась. Ее брата, накинувшегося на воина с вилами, Гремислав ловко насадил на меч, вспоров несчастного от пупа до грудины одним ловким ударом. Место, где произошло это циничное убийство, было безлюдное, и, хотя многие в селище прекрасно знали, кто именно виноват в гибели обоих внуков окончательно осиротевшего старика, видоков тому не было.
Да и где ее, правду-то эту, сыскать? Упрятали ее бояре злые за семь заборов во железный сундук и затворили его на семь замков. Ключи же в окиян-море выбросили, чтоб никто отворить не сумел. Ходили, правда, слухи про праведный суд Константинов. Те из прончан, коим побывать на нем довелось, взахлеб всем прочим сказывали. Слушали их раскрымши рот, как сказку дивную. Старики токмо головами седыми качали, а бабы, особливо когда про вдовицу убогую сказывали, и вовсе навзрыд плакали. Однако сказка – она и есть сказка. К тому ж ты поди доберись до князя светлого. Вон, старик, внуков по милости Гремислава утерявший в одночасье, шапчонку надвинул, котомку прихватил и подался за правдой в Рязань стольную. И где он теперь ныне?
К тому ж терять-то уж ему нечего было, потому и осмелел он. А ежели есть что, тогда как? И вообще, сказка – она хороша, ежели ее лежа на теплой печи слухать. Нешто на самом деле тот же князь свого слугу изобидит? Когда такое случалось, чтоб ворон ворону глаз выклевал? Волки, они завсегда дружной стаей по лесу ходят, тем и сильны.
Ныне же сызнова Гремислав объявился. Дескать, за княжичем малолетним приехал, коего князь Константин зрить жаждет. А у самого взгляд недобрый. Волчий взгляд. Ну, одного княжича к братцу его Глебу свезли уже – вестимо, чем дело кончилось. Так что дите малолетнее выдавать никто не восхотел. А как откажешь, коли сам Константин велит? Ныне Гремиславу еще можно на порог указать – благо, что один прикатил, а ежели завтра рязанский князь многотысячную рать пришлет – тогда что делать?
Тут же нашлись горячие головы. Стали вести речи крамольные, что подниматься надобно всем миром и Ляксандру-княжича никому не отдавать. Попробовали их старики урезонить, что, мол, еще неведомо, по какой такой надобности в столицу княжеску его кличут – может, за добром, но тут сам Гремислав масла в огонь подлил. И в грехах прошлых покаялся, и поведал ошеломленным прончанам, что Константин задумал с дитем сотворить. Потому и послал одного Гремислава, чтоб разговоров опосля помене было. Да не просто поведал – кулаком в грудь себя стучал и сказывал, что, может, он сам и злыдень несусветный, но такого черного греха на свою душу не примет, а посему разругался с князем напрочь и вон подался. Прончанам же поначалу не открылся, потому как думал, что здеся овцы безгласные, готовые стоять покорно и ждать, пока у них все стадо вырежут, а они вона каки – богатыри былинные. Да с такими молодцами, да супротив них…
