Лишь на третью ночь измученная Вилла от усталости ненадолго провалилась в сон. Впрочем, вскоре она вскочила с кровати, испытывая к себе презрение и отвращение за эту слабость. Ей казалось, что она все делает не так — медленно одевается, бестолково приводит себя в порядок, бесконечно долго собирается. Старенький «форд», словно почувствовав, что хозяйке сейчас не до его капризов, завелся с полоборота и насколько мог ровно затарахтел мотором. Вилла включила приемник и услышала голос Райти Плаудена: станция «Кантри-104» пригласила его в студию в качестве специального гостя. Последние новости из больницы были безрадостными: состояние Уолли по-прежнему оставалось критическим и, более того, судя по всему, ухудшалось. В три часа ночи к нему в палату впустили Нейта Скуфа и Отто Хорнбассела. Фактически друзья пришли попрощаться с ним. Наготове был и священник. «Из такой глубокой комы никто еще не возвращался, — звучал из динамиков мрачный голос Райти. — Давайте же посвятим наши мысли Уолли, давайте помолимся за него — не важно, в церкви, дома, на работе или где-то еще».
Вилла выключила радио и сбавила скорость. Движение вокруг больницы было напряженным. Машины со всего штата стояли сплошной колонной вдоль обочины, а о том, чтобы пробраться на парковку, нечего было и думать. Букеты цветов и открытки с пожеланиями Уолли выздоровления сплошным ковром устилали лестницу, ведущую к главному входу.
Вокруг красного кирпичного здания церкви, находившегося на углу Пятой и Канзасской улиц, тоже было не протолкнуться. В толпе прихожан, стоявших у двери храма, Вилла заметила и своих родителей. Они помахали ей рукой, и она пробралась к ним поближе. Вскоре Вайетты все вместе вошли в здание, свет в которое проникал через разноцветные стекла узких окон, расположенных в нишах, и большой витражной розетки над алтарем. Здесь было прохладно, уютно и, несмотря на многолюдность, спокойно.
После пения псалмов и короткой проповеди все прихожане стали молиться. Несмотря на то что в помещении царила полная тишина, Вилле казалось, что она слышит мольбы, которые возносят к небесам ее сограждане. Рядом безмолвно шевелила губами ее мать. Чей-то негромкий кашель разнесся под сводами церкви, как раскат грома. Плач младенца неожиданно сильно резанул слух.
И вдруг благоговейная тишина, царившая в храме, была нарушена резким, безошибочно узнаваемым звуком. Сначала едва уловимый, он звучал все сильнее, и через несколько секунд этот знакомый, когда-то казавшийся невыносимым скрежет привычно наполнил собой воздух Супериора. Прихожане перестали молиться и удивленно переглядывались. Вилла от волнения схватила мать за руку и крепко сжала ее ладонь. Никто не мог поверить в происходящее.
Этот звук нельзя было спутать ни с каким другим: за долгое время жители города научились безошибочно узнавать скрежет и грохот, исходившие от дробильной машины Уолли Чабба. Вот и на этот раз самодельный аппарат, перемалывавший части огромного «боинга», зазвучал в полную силу. Но как? Как это было возможно? Уолли сейчас на ферме нет, он лежит в больнице, в глубокой коме. И все же… громогласный звук разносился над городом, как радостный марш.
Годами жители Супериора делали вид, будто не замечают его. Сегодня же прихожане церкви повскакивали со своих мест и бросились к выходу. Первой выскочила на улицу Вилла. Она увидела, как из домов выбегают люди, переглядываются с соседями и, не сговариваясь, бегут туда, откуда доносятся лязг и скрежет. Обгоняя остальных, Вилла тоже кинулась в сторону фермы Уолли Чабба.
Всей толпой они пробежали по дороге, ведущей к шоссе, уходящему из города на север, миновали водяную мельницу и срезали угол прямо через поле Баргенов. Плечом к плечу, взявшись за руки, жители Супериора приближались к тому самому лугу, где когда-то совершил вынужденную посадку старый «Боинг-747».
Там их взору предстало нечто невообразимое: у входа в амбар Уолли, рядом с огромной машиной, стоял человек со сплошным синяком вместо лица. В одной руке он держал здоровенные ножницы по металлу, а в другой — кусок самолетной обшивки. Вид у него был решительный и целеустремленный. Было ясно, что этот человек доведет начатое дело до конца во что бы то ни стало. Ошибки быть не могло: чужак, нежданно-негаданно приехавший в город и так же стремительно уехавший из него, вернулся, чтобы перемолоть остатки самолета в измельчительной машине Уолли Чабба.
Еще недавно ему и в голову прийти не могло, что он станет есть измельченный листовой алюминий. Кто угодно, но только не он. Вдруг, к его собственному изумлению, он увидел мир иначе, и все самое невероятное показалось ему более чем реальным и возможным.
Джей-Джей съездил в Грецию — и вернулся обратно другим человеком. Там, на далеком острове в Эгейском море, он вдруг понял, куда и зачем ему нужно стремиться. Ему вдруг стало ясно, чего именно он хочет от этой жизни. Оставалось только надеяться на то, что его простят и разрешат остаться там, в этом заповедном месте, где живут такие чистые, добрые и благородные люди.
Обратная дорога в Супериор напомнила Джей-Джею еще один мировой рекорд: самое большое расстояние, преодоленное ползком без остановки. Под «передвижением ползком» правила подразумевали такой способ передвижения, при котором хотя бы одно колено претендента постоянно находится в контакте с земной поверхностью. Рекорд, поставленный в тысяча девятьсот девяносто втором году шотландцами Питером Маккинли и Джоном Марри, составлял тридцать одну с половиной милю. Джей-Джей чувствовал себя так, словно он преодолел ползком — на локтях и коленях — все восемь тысяч миль, отделявших его от цели поездки — от этого маленького городка на границе Небраски и Канзаса.
Увидев толпу, собравшуюся на кукурузном поле перед амбаром, Джей-Джей подождал еще немного, а затем, решившись, нажал на красную кнопку и остановил мощные жернова, перемалывавшие авиационный алюминий в серые опилки. Измельчитель дернулся раз-другой и затих. Джей-Джей выдержал паузу, потом прокашлялся и сказал:
— Я знаю, что причинил этому городу много зла. Я понимаю, что очень подвел вас. И прошу за это прощения.
Он вновь и вновь обводил взглядом собравшуюся перед амбаром толпу. Виллы нигде не было видно. Неужели она не пришла? Неужели уехала из Супериора? Уж кому-кому, а ей он хотел объяснить все подробнее, чем остальным. Именно у нее он должен был лично просить прощения.
Слова приходили к нему сами собой.
— Я никогда по-настоящему не понимал истинный смысл этой затеи Уолли Чабба. Лишь сейчас я осознал все величие его подвига. Он сделал это ради большой, чистой и бескорыстной любви. Я же воспользовался его светлыми помыслами, чтобы выполнить свою рутинную работу.
Джей-Джей заметил в толпе Нейта Скуфа. Школьный учитель стоял, сложив руки на груди, и внимательно слушал его покаянную речь.
— Мне остается только надеяться, что вы примете мои извинения, — продолжал Джей-Джей. — Простите меня за то, что я натворил.
Ответом ему было молчание. Лишь кто-то из горожан негромко, почти шепотом, перекинулся парой фраз с соседями. Похоже было, что слова раскаяния не произвели должного впечатления на жителей Супериора. Что ж, оставалось последнее средство: только таким способом можно было доказать этим людям искренность своих слов и серьезность намерений.
