В течение двух недель все шло хорошо. Мы ходили с моими сыновьями на пляж, плавали, играли в волейбол и посещали магазины. Мы вели нормальную жизнь, однако Большому Дюрану так не казалось.
Я смущалась, когда он смотрел на меня и заявлял:
— У тебя слишком откровенное платье.
Сердце у меня замирало, ибо именно это произносил Каис, прежде чем начать избивать меня.
Однако потом я вспоминала, что Дюран — совсем молодой человек, воспитанный чудовищем, которому ничего не известно о приличных манерах. Поэтому, вместо того чтобы укорять его, я просто обнимала его и говорила:
— Спасибо, сынок.
А потом Большой Дюран решил, что Саудовская Аравия ему не по нраву.
— Мы должны переехать в Виргинию, — заявил он. — Я буду учиться. И я позволю вам взять с собой вашего сына.
— Тебе же не понравилась Виргиния, — напомнила я Дюрану. — Ты же сам изъявил желание приехать сюда.
— Здесь мне тоже не нравится. Здесь мне нечего делать. Мы должны вернуться в Америку.
— Но тут мой муж и мой сын. И мы будем жить как прежде — полгода в Саудовской Аравии и полгода в Америке.
Он насупился и ничего не ответил. С этого момента Большой Дюран начал проявлять особую враждебность по отношению к нам, срываясь по малейшему поводу. Я была так счастлива его возвращению, что постоянно его фотографировала. Но когда я отдала пленку на проявку, выяснилось, что она засвечена. Служащий мастерской осмотрел мою камеру и заявил, что она сломана. Поэтому мне ничего не оставалось, как купить новую. Я печально вздохнула и поведала Большому Дюрану о том, что все кадры оказались поврежденными. Но я сниму его еще — заверила его я.
Однако его реакция оказалась непредсказуемой. Он вскочил с дивана и начал кричать на меня:
— Идиотка! Неужели нельзя было использовать нормально работающую камеру?!
Затем он принялся метаться по комнате как сумасшедший, хватая разные предметы и швыряя их в стены.
— Глупая женщина! Ты ни на что не годишься! — остановившись передо мной, заорал он.
Я остолбенела. Мой сын вел себя как безумец без всяких на то оснований. И я впервые осознала, насколько он похож на своего отца.
Дюран откинул голову назад и истошно закричал. Затем направился в свою комнату и громко хлопнул за собой дверью, так что задрожали стены.
Маленький Дюран был безутешен. Никогда раньше он не видел, чтобы люди так себя вели. Он хотел побежать к брату и узнать, все ли с ним в порядке, но меня что-то насторожило, и я остановила его.
— Не ходи к нему, — сказала я Маленькому Дюрану. — Оставь своего старшего брата в покое.
На следующий день мы получили из Виргинии счет Дюрана за мобильник. Он звонил в Кабул так часто, что за месяц потратил полторы тысячи долларов. Меня это очень огорчило, но мне не хотелось вступать в новую конфронтацию с сыном.
— Ты сказал, что боишься своего отца, поскольку он может забрать тебя обратно в Афганистан, — спокойно сказала я. — И тем не менее ты постоянно звонишь ему.
— Я не непрестанно звоню ему, — с ненавистью во взгляде ответил мне сын.
— Тогда кому?
— У меня в Кабуле много друзей.
Я вздохнула:
— Послушай, мы не очень богаты. Мы живем довольно скромно. Этот счет я оплачу, но в дальнейшем не смогу этого делать.
Приближалось 27 января 2004 года — день двадцатилетия Дюрана, и я планировала устроить для него большую вечеринку, которую могла организовать впервые за семнадцать лет. Вечеринку устроили у бассейна в американском жилом квартале, где жили мои друзья. Я отправилась туда пораньше, чтобы все организовать, а Халид привез мальчиков к началу вечера.
С первого же момента Большой Дюран начал вести себя настолько воинственно, что гости стали перешептываться. Мой сын стоял в отдалении, бросая на меня злобные взгляды и огрызаясь при каждом моем обращении к нему. Мои гости старались вести себя максимально любезно, но Дюран был настолько груб, что вскоре они начали расходиться. Когда я днем уезжала из дома, он был в хорошем настроении, поэтому я спросила Халида:
— Что-то случилось после моего отъезда?
Халид бросил на меня многозначительный взгляд:
— После твоего отъезда он два часа говорил по телефону. Он говорил на пушту.
Сердце у меня остановилось. Я поняла, что мой сын поддерживает тесную связь со своим отцом. Что они замышляли?
На следующий день из Австралии позвонила моя двоюродная сестра, которая хотела поздравить Дюрана с возвращением в нашу семью. Я внимательно прислушивалась к их разговору и услышала, как мой сын сказал ей:
— Я хочу эмигрировать в Австралию.
Судя по всему, сестра изумилась и спросила, с чего бы ему ехать в Австралию.
— Я хочу получить высшее образование и стать доктором.
Видимо, сестра объяснила ему, что для начала надо получить степень бакалавра.
Я направилась на кухню за соком. Когда проходила мимо Дюрана, он молча сильно ударил меня по голове телефонной трубкой. У меня дух перехватило от боли и неожиданности. Дюран бросил на меня ненавидящий взгляд и вышел вон.
Я взяла трубку и спросила у сестры, что могло вызвать такую ярость моего сына. И она повторила мне то, о чем они говорили. Судя по ее тону, ее тоже волновало происшедшее.
Я вошла в комнату Дюрана и спросила:
— Зачем тебе надо в Австралию? И почему ты ударил свою мать?
— Я не хочу говорить об этом! — рявкнул Дюран.
Мне следовало бы наказать его тогда, но я слишком боялась потерять его снова. Я должна была бы догадаться, что, игнорируя мелочи, порождаю еще более крупные проблемы.
Однажды утром я отправилась на собрание американских дам Джедды, оставив дома обоих сыновей с горничной Рамой. Когда я вернулась, дома царил кавардак. Маленький Дюран был очень напуган. Большой Дюран заперся в своей комнате и отказывался с кем-либо разговаривать. Рама в расстроенных чувствах стояла на кухне.
— Что случилось? — испуганно спросила я.
— Когда я пришла пылесосить комнату с телевизором, там сидели ваши сыновья, — сказала Рама. — И ваш старший сын, госпожа, сжимал шею Маленького Дюрана! Увидев меня, он отпустил его, и Маленький Дюран бросился ко мне с криком, что его пытались задушить. А ваш старший сын сказал, что они просто играли.
Рама покачала головой и отвернулась.
Услышав мой голос, на кухню вбежал маленький Дюран:
— Мама, Дюран пытался задушить меня! — жалобно промолвил он.
Вероятно, Дюран подслушивал, так как тут же вышел из своей комнаты и рассмеялся:
— Ничего подобного, — он закатил глаза. — Мы просто играли. Ничего особенного.
