Позже вы взяли напрокат сани, и ваша радость удвоилась. Она садилась впереди, и ты мог чувствовать, обнимая ее, как напрягались ее мышцы, когда адреналин увеличивался в крови из-за высоких скоростей. Помнишь? Ты громко смеялся а-ля Фантоцци[64] всякий раз, когда она вскрикивала от испуга, опасаясь вылететь из саней, и вы гротескно влетали в долину, как ракета, вышедшая из-под контроля.
Это был, наверное, самый счастливый день твоей жизни, потому что среди всех этих игр, и смеха, и шуток ты будто вернулся в детство, в те годы, когда она могла быть для тебя только сестрой.
70
Это была долгая и страстная ночь, вы лишились сил лишь около трех утра после непрерывного секса. Будто отрываясь от себя самого, ты резко должен был прервать бурные ласки и жгучие поцелуи. Да, ты вынужден был внезапно остановиться. Тебя как молнией ударило в самом разгаре твоего экспериментального творчества.
Ты помнишь? Сельваджа с покрасневшим от любовного возбуждения и нетерпения лицом насыщала собой каждую молекулу воздуха.
Ты потянулся к ночному столику и пошарил в поисках коробочки с презервативами, но, вот что странно, не нашел ее. Ты был уверен, что в запасе где-то была другая, кажется, в чемодане в твоей комнате. Ну, вообще-то можно было еще подождать, не было необходимости бежать за ней сейчас же…
Но с другой стороны, с этими вещами лучше было не шутить, верно?
С сожалением ты признал, что должен ненадолго оставить Сельваджу в изнеможении, пока ты будешь бегать за вожделенной запасной коробочкой. Затаив дыхание, ты шепнул ей, что тебе хватит минуты, чтобы принести необходимое, но она не дала тебе времени.
Она и слышать не хотела о твоем уходе. Ни на минуту, ни на меньше минуты. Она крепко держала тебя на крючке, не сдвинулась ни на сантиметр от твоего проклятого паха.
— Не шевелись! — прошептала она хриплым голосом, изнемогая от желания. — Не оставляй меня так, — молила она, сдерживая тебя горячей рукой за левое плечо с неожиданной для нее силой.
— Не могу, — взмолился ты, расстроенный и в то же время испуганый. — Я быстро, обещаю.
— Продолжай, — настаивала она, — умоляю тебя.
Она приблизилась и стала целовать тебя, сжимая еще сильнее руки. На мгновение ей удалось заставить тебя забыть, о чем, собственно, речь. «В чем проблема-то?» — промелькнуло у тебя в голове, но тут же ты удивился своей собственной беспечности.
— Это слишком опасно, любовь моя, — ты взял себя в руки. — Я быстро, прости. Это моя вина.
Ты снова попытался подняться, но не тут-то было. Ее ноги не отпускали тебя, препятствуя даже самой робкой попытке освободиться.
— Я сказала тебе, не двигайся, — повторила она серьезно. — С одного раза ничего не случится.
Все клетки твоего тела, что называется, били в колокола, но бесполезно.
— Это безумство, — прошептал ты.
— Ну, давай же. Не думаю, что именно сегодня ночью это должно случиться, — взмолилась она. — Останься со мной, любимый, или я умру.
— Но я… — начал ты неуверенно, пока она впускала тебя, не спрашивая твоего разрешения.
В этот момент ты смог вымолвить только: «Сельваджа…» — на полпути между последней жалкой попыткой сопротивления и первым вздохом наслаждения. И хоть ты мало что соображал в тот момент, на какое-то мгновение в мозгу твоем пронеслась картинка: сани, летящие вниз под гору… по белому снегу…
Теперь ваше порывистое дыхание наполняло комнату вместе с вскрикиваниями, потому что вам уже всё равно было, шуметь или не шуметь. Ты-то уж точно, буквально силой захваченный Сельваджей, — а кстати, можно было бы сказать, что это редкий случай изнасилования парня его сестрой/герлфрендой? — не придавал этому значения.
Какие вы все-таки неизлечимые идиоты!
Романтическая темница в Пьеве ди Кадоре, нет, серьезно, разве можно так думать, не смеясь? И потом, освобождение от родительского соседства, точнее сожительства. Ну конечно, нужно будет принять это во внимание, потому что впервые у вас был свой дом, весь ваш, хотя и в отеле. И в этом доме, состоявшем из одной всего лишь кровати, тебя навсегда судорожно покорила вершина прекрасного.
Нам придется всерьез принимать во внимание и это тоже?
Ты говорил себе: «Вот, значит, высшее и чистое блаженство, способное превзойти само понятие удовольствия, которое я знал до сих пор».
И после этого растворялся в океане нежности и видел в глазах любимой женщины, как неукротимая сила страсти переходит в статус удовлетворенного изнеможения. Чувствовал себя уничтоженным и в то же время вдруг понимал, слегка лаская ее волосы, что хочешь ее — оп-ля! — еще. И верил, что нет на свете человека счастливее тебя, потому что девчонка, которую ты действительно любил и любил бы до самого конца, лежала рядом с тобой.
Мало-помалу ты научился любить даже ее ироничный цинизм, ее слабости и капризы, даже самые фривольные. Она в твоих глазах была не просто соблазн, а тонкая и скромная натура, которая, хоть и обожала море, однако отлично справлялась и с лыжами, верно? Да. И она была умная и культурно развитая личность, она читала только хорошие книги. Она была твоей maîtresse[65], конечно, но также и твоей утешительницей в грустные минуты, и твоей живительной силой в минуты слабости и лени.
Она была твоей грациозной Психеей[66], твоей самой чувственной Лесбией[67], твоей Цирцеей[68] — поработительницей, эмпатической Марцией[69], твоей чистой поэзии Каллиопой[70] и твоей неприступной и ароматной как роза Дафной[71].
О, ты же знаешь, ты мог бы перечислить всех муз любимой Аркадии[72], пока список не кончился бы. А потом тебе пришлось бы самому придумывать мифы, если ты действительно снова собирался приступать к описанию того, что она для тебя значила.
71
Ты помнил, как проснулся, будто вернувшись из подводного мира, и первым делом обнаружил стеганое одеяло, накрывшее тебя до самого подбородка, которое кто-то из вас бессмысленно бросил на кровати. Сельваджа спала рядом, прижавшись к тебе всем телом. Ты осторожно потянулся, чтобы не разбудить ее, но все равно вызвал ее неодобрительное мычание. Тогда ты погладил ее волосы, пока она сама не проснулась и глухо зевнула.
— Привет, — сказал ты. — Хорошо спала?
— Конечно, — улыбнулась она. — А ты как спал?
— Когда я в твоих объятиях, ты знаешь, как я сплю.
— А мы романтики сегодня утром или я ошибаюсь?
— Романтики, говоришь? Когда я нейтрален, ты жалуешься, что я вялый, когда я не смотрю на тебя, ты думаешь, что я невнимателен или заглядываюсь на других девчонок, когда я вздыхаю, я грустный… я, можно сказать, в первый раз такой романтичный, а ты снова недовольна? И, пожалуйста, не думай, что я всю ночь готовил эту фразу.
— Этой ночью у тебя не было сил открыть глаза, куда уж там думать, — сказала она, нахмурив брови. — И потом, всю ночь размышлять над одной фразой? Ты же не заторможенный кузен Флобера[73]!
