Через несколько часов, когда Хейли уже заканчивала макияж, я разгладила последнюю вытачку. Когда она натянула брюки и расправила пиджак, у меня слезы выступили на глазах. Она столько пережила за лето: война с Деанной, разрыв с Антонио, скандальная известность, сражение за карьеру. Но сейчас, глядя на нее, такую ослепительную в предвкушении выдающейся награды, мне показалось, что все эти осложнения и препятствия только готовили ее к этому мигу.
— Какая ты красивая! — сказала я, чувствуя, что это настоящая плата за все то время, что провела согнувшись у швейной машинки.
— О, спасибо, дорогая. — И тут она заметила, что я не одета. — Ты все еще в свитере! Быстро, быстро! Нам нельзя опаздывать.
— Я позвонила Рори. Он будет тебя сопровождать.
— О нет! Ты обязательно должна пойти! Половина этой награды — твоя!
— Времени уже нет, — сказала я, торопя ее к ожидавшему лимузину. — Я должна закончить работу для «ЛА Минут». Я совершенно выдохлась, и глупо, конечно, но я совсем забыла подшить собственное платье.
— И все из-за меня! — у Хейли дрогнул голос, когда мы уже зашли в лифт. — Ты всегда так умеешь одеться, но ты все забросила, чтобы сделать это для меня!
— Милая, это моя работа, — сказала я суровым голосом. — Послушай, я столько просидела взаперти в квартире, что вспышки фотокамер меня просто ослепят.
Лимузин у подъезда сверкал в лучах заходящего солнца. Когда мы вышли из дверей, Рори выбрался наружу из машины и выглядел очень элегантно в темно-синем смокинге.
— Хейли! — помахал он рукой. — У них есть разные коктейли с мартини. Ты какой предпочитаешь?
Она повернулась ко мне:
— Мне стыдно, что я использую тебя, как Золушку.
— Ничего, у тебя еще будет возможность вернуть долг. А сейчас поезжай навстречу радости. Великой радости.
Я вышла на улицу и смотрела, как Хейли садится в лимузин.
— Рори, я знаю, что это испытание для тебя, но постарайся не напиться до начала церемонии.
— Слушаюсь. — Он стиснул руки. — Первым делом трезвость, ну а пьянство потом.
— И присмотри за Хейли. Плечо у нее выглядит ужасно.
— Понял! — Он улыбнулся водителю и залез в машину.
Я стояла и смотрела, как они отъезжали. Вот тогда-то я и увидела его на другой стороне улицы. Все это время он стоял и наблюдал за мной. Он не улыбнулся, даже не помахал рукой, просто переждал, когда проедут машины, и перешел улицу.
— Нам надо поговорить, — сказал он. — Где ты была все это время? Я звонил, звонил, но ты не брала трубку.
— Да, я знаю. — Не могла же я признаться ему, что сохранила его сообщения и слушала их, когда мне было одиноко. Глупо признаваться в таких вещах.
— Можно мне зайти?
— Конечно, — сказала я, пытаясь обдумать, как себя вести. Ксавье знал меня слишком хорошо и сразу почувствовал бы фальшь. Чтобы не признаться ему в своих чувствах, надо было придумать какую-нибудь уловку в качестве отвлекающего маневра.
Мы поднялись наверх, и он увидел ворох тканей и ножниц на обеденном столе.
— Ты что, открыла мастерскую по пошиву фуфаек?
— Это моя новая работа. — Я откинула со лба прядь волос. — Я готовлю форму для мужского персонала «ЛА Минут», и, сказать по правде, мне придется работать всю ночь, потому что надо закончить к завтрашнему дню. Может, мы поговорим как-нибудь в другой раз?
Он уселся на стул в столовой и ослабил узел галстука.
— Угу. Мне понадобилось много времени, чтобы до тебя достучаться, и я не собираюсь уходить. Ты работай, а я буду смотреть на тебя.
— Перестань! Думаешь, я смогу шить, когда ты сидишь у меня над душой?
— Ну, тебе лучше сразу привыкнуть к этому, потому что так оно и будет впредь. Я не собираюсь отпускать тебя, Алана.
Слезы сдавили мне горло, и я подошла к окну и уставилась на августовский закат. Нет, я не люблю Ксавье. Весь этот эмоциональный взрыв из-за двух недель напряженного труда, когда я гнула спину над шитьем, а сегодня провожала свою лучшую подругу на бал, совсем как Золушку, в наряде, сшитом из лохмотьев. Эти слезы не имеют никакого отношения к мужчине, сидящему позади меня в комнате…
— Когда ты прекратишь убегать от меня, Алана?
— Я не убегаю. — Я повернулась лицом к нему. — Я изменилась, Ксавье. Я научилась сознавать свои возможности, свою силу и свои недостатки. И ты никак не вписываешься в это все. Мы просто доводим друг друга.
— Доводим до добра, детка.
— Я столько трудилась, чтобы достичь этого. Я не могу отказаться от самой себя.
Он выпрямился на стуле и глубоко вздохнул, заметно разочарованный.
— Расскажи мне о переменах.
— Во-первых, я не хочу ни от кого зависеть. Отец преподал мне очень ценный урок, и я не собираюсь поступаться независимостью, даже если появляется знаменитый юморист и предлагает меня содержать. Я сама зарабатываю себе на жизнь, и мне это нравится.
— Никто не покушается на твою независимость.
— И я не хочу уезжать отсюда, бросать друзей и семью ради того, чтобы поехать на запад в погоне за чужой мечтой.
— Ну что же, ты высказалась достаточно прямо и ясно. Ты выдвигаешь суровые условия, но ведь и я изменился. Мне удалось уговорить кабельное телевидение готовить шоу здесь.
— О! — Это многое меняло. — Ты сделал это ради меня?
— Ради нас.
Я нахмурилась:
— Никаких «нас» не существует.
— Еще как существует. Если только ты признаешь, что на свете есть такое, над чем человек не властен. Иногда кто-то бросает тебе поводья, и тебе надо просто поймать их, ухватить покрепче и мчаться вперед.
Черт возьми! Я понимала, что он прав.
Я повернулась к нему, чтобы разглядеть эти высокие скулы, ослепительно белые зубы. Я погладила пальцем ямочку на подбородке.
Он скривился и оттолкнул мою руку:
— Не переношу этого.
— Женщинам нравятся ямочки.
— Да уж, все твои тетки и твоя мама вечно гладят меня по подбородку, будто ребенка.
Я засмеялась и снова провела пальцем по ямочке:
— Нравится?
Он схватил меня за руку и усадил к себе на колени:
— Ты хочешь свести меня с ума, детка?
— Вот именно.
— Ну что же, тебе это удалось. — Он нежно поцеловал меня в губы. Я обняла его за шею, и мы оба застонали, и его губы стали более требовательными.
Я ужасно хотела его, он должен был стать моим отныне и на всю жизнь, и я поняла, что мы оба не в силах противиться этому. Нам судьбой предназначено быть вместе, вырасти вместе, бороться и любить вместе. Иногда такое случается, и можно только пожалеть идиота, который пытается остановить то, что остановить нельзя, — колесо судьбы.
