Я вновь стала подниматься по ступенькам. На уровне второго этажа лестничную клетку уже освещал уличный фонарь. Страх немного отпустил. Да и глаза мои привыкли к полутьме. Я без приключений добралась до последнего этажа, открыла своим ключом дверь квартиры. Подумала в очередной раз, что надо заменить французский замок. Каждый раз, выходя на лестницу по какой-нибудь надобности, я боялась, что дверь захлопнется. Ладно я останусь на площадке, а если тетя Катя или Коля? В квартире было тихо. Я вошла в прихожую. Так и есть, курток Юры и Коленьки на вешалке не было. Юра работает в ночную смену, а Коля должен быть у бабушки. Тетя Катя, наверное, уже спит. Я тихонько разделась, прошла на кухню, поставила чайник. Пока он грелся, поела остывшей картошки, почищенной и сваренной тетей Катей. Ну вот, пора и спать. Но какая-то тоска не отпускала меня, какой-то страх подсасывал под ложечкой. Было ощущение, что в квартире прячется кто-то чужой. Неужели я, как моя полубезумная жиличка, тоже начинаю поддаваться галлюцинациям, когда сильно устаю? Где-то я читала, что безумие заразительно. Усмехаясь над своими страхами, я все же заглянула в угол за распахнутой кухонной дверью, потом переворошила одежду на вешалке, проверила стенной шкаф. В комнате тоже, разумеется, никого не было. Я прошла в закуток, где спала тетя Катя.
Свет там я зажигать не стала, но лампа из прихожей слегка освещала и конец коридора. Вдруг мне показалось, что раскладушка тети Кати пуста. Я не поверила своим глазам, щелкнула выключателем. Так и есть: кровать даже не разобрана!
Одновременно со вспышкой света в этом уголке ясная вспышка озарила и мой мозг. Белесое пятно на кафельном полу первого этажа. Оно не было зрительным обманом! Я схватила с кухонной полки фонарь, выбежала из квартиры и направила фонарь на дно колодца лестничного пролета. Далеко внизу, распластав крестом руки, на холодном кафеле лежало неподвижное тело. Мне все стало ясно. Я кинулась к телефону вызывать «скорую», потом помчалась вниз по лестнице. Я приблизилась к тому, что недавно было тетей Катей, и сразу поняла, что она мертва. Тело было неподвижно, и в нем уже отсутствовала душа. Это она витала там, в моей квартире, и сейчас откуда-то сверху наблюдала за мной. Приехавшая через полчаса «скорая» подтвердила, что женщине уже не нужна медицинская помощь. Запоздалое раскаяние охватило меня. Врачи предупреждали, что при ее диагнозе возможен суицид, но я не верила этому: тетя Катя Даже не заводила разговоров на страшную тему. Она вынашивала свои замыслы в глубокой тайне. Возможно, страх перед очередным попаданием в больницу оказался сильнее страха смерти. И этот чертов замок, он-таки захлопнулся за ней, тем самым подтолкнув к страшному полету. Дальнейшее я помню смутно. Кто-то положил тело на носилки и вынес его из подъезда. Кто-то, наверное соседи, взяли меня под руки и отвели домой. Они же раздели меня, накачали валерьянкой и уложили спать. На несколько часов я забылась. Но ранним утром проснулась, вышла на кухню и заплакала. Все здесь напоминало о моей, по сути, единственной родственнице. Мы не были родней по крови, но души наши были близки. Картинки на кухонных шкафчиках — яркая морковка, синяя тарелочка, ситечки — были сейчас для меня не безликими рисунками, это были слова привета от ушедшей в иной мир тети Кати. Вместе с ней что-то то ли ушло, то ли еще прочнее укрепилось в моей жизни. Я поняла, что никогда моя рука не поднимется соскоблить эти картинки. Они были нужны мне самой.
Нужны не как вспомогательные бирки — память еще ни разу не подводила меня, — а как знаки, утверждающие существование зыбкого мира. Я взяла этикетку от чая, который пила незадолго до гибели тетя Катя, и тоже приклеила ее на белую поверхность дверцы шкафа.
* * *
Через несколько дней состоялись похороны и поминки. Было много посторонних, едва знакомых с усопшей или вовсе не знающих ее: товарищи Юры с работы — они помогали с похоронами, старушки из подъезда, хлопотавшие над едой, и еще невесть откуда явившиеся гости. Ни одного родного лица.
Сотрудников своей турфирмы я приглашать не стала а близкие мне люди не могли прийти по не зависящим от них обстоятельствам. Оксанка неделю назад родила мальчика и еще находилась в роддоме. Как мне ее сейчас не хватало! Островский был в очередной командировке за границей.
Кругом были чужие люди. Они шумели, оживленно и громко разговаривали. Есть какое-то бесстыдство в русских поминках. Участники их не столько скорбят об ушедшем, сколько радуются тому, что сами еще живы. Так мне казалось в этот невыносимый для меня вечер. На столе было много вина и водки. Чтобы заглушить тоску, я пила больше обычного: не переставая тянула вермут из своего бокала. Незаметно для себя я изрядно нагрузилась, зато боль в моей душе стала не такой острой. Я смотрела теперь на мир каким-то посторонним взглядом. Зачем-то вставала, куда-то шла, снова возвращалась к столу, не обращая внимания даже на сына, которым занималась бабушка Марго. В какой-то момент я, никем не замеченная, взяла с собой недопитую бутылку и улизнула с ней на тети-Катину раскладушку в закуток коридора.
Коленька отыскал меня бесчувственно пьяную в этом чуланчике. Он пытался меня разбудить, но я, мне рассказали уже потом, совершенно не реагировала на его толчки и возгласы. Он побежал к гостям, в ужасе выкрикивая чуждые ему слова: «Мэмэ умэрла, мэмэ умэрла». Мой глухонемой сын перепугал всех, и люди встряхнулись от затянувшегося застолья. Юра сам лежал на диване и был не в силах двигаться, хотя и соображал, в отличие от меня.
На его плечи легли все заботы о похоронах. Он ездил на кладбище, договаривался о месте и времени захоронения, вынужденно скрепляя выпивкой достигнутые договоренности. Его голова еще с трудом соображала, но встать и помочь мне он был не в состоянии. Своим спасением я была обязана свекрови, Маргарите Алексеевне. Она вызвала неотложку. Мне сделали промывание желудка, поставили капельницу, ввели питательный раствор. Скоро я пришла в себя, хотя и была очень слаба.
Юра к утру очухался сам. Бледно-серый, он нашел в себе силы встать и отправиться на работу.
Маргарита вместе с Колей уехала к себе еще вчера, сразу после отъезда неотложки. Вместо прощания, она процедила мне сквозь зубы: «Горбатого могила исправит». Я подумала, что теперь не скоро увижу ее в нашем доме. Так же, как тете Кате в последнее время, Маргарите тоже было трудно подниматься пешком наверх. В свои шестьдесят с небольшим она уже ходила с палочкой — работа в сырости, на Юрином катере, не прошла бесследно.
Я проводила Юру на работу, выпила крепкого чая и снова рухнула на кровать. Потолок все еще кружился над моей головой. К счастью, никаких неотложных дел у меня не было. Добровольные помощницы из соседей еще вчера перемыли всю посуду и убрали квартиру. Было чисто, пустынно и одиноко. Я закрыла глаза и задремала.
Среди дня меня разбудил резкий телефонный звонок. Едва разлепив веки, я нашарила рукой трубку и поднесла ее к уху.
Незнакомый мужской голос в трубке неуверенно спросил:
— Это Екатерина Геннадиевна Нежданова?
— Да, я, — еще не окончательно проснувшись, подтвердила я.
— Екатерина Геннадиевна, вы только не волнуйтесь — голос мужчины был отрывист и тих, — случилась беда: Юра упал с верхней площадки стапеля и разбился о бетонный настил причала. Насмерть.
