— Мэнэ кексы замовылы, — сказала Сабина, усаживаясь. — Я хлопця ще з самого початку побачила. Очам не повирыла: звидкыля такый узявся? Зачудувалася. Хто тилькы до нас не прыходыть…
— Сабина, он говорит: наши кексы не козлы!
— Та ну! Та вже ж воны не дурни? Прыходять, сидають и мэнэ запытують: ты звидкыля? Я им говорю: з Тернопиля. Що?! З Чорнобыля?! Лякаються и видразу тикають. Хто ж воны ще, як не дурни?
— Ну и хорошо, что дурни. Были бы умные, разве б мы столько зарабатывали? Давайте выпьем за наших кексов!
— Ура-а-а!!!… За кексов!!!…
Пришел Карлос, поставил на стол новую бутылку водки Suntory и блюдечко. Сфокусировав взгляд, я разглядел на блюдечке горсть фисташек.
— Это «закуска»?!
— А шо? Где я тебе еще найду? У нас тут, блин, не Макдональдс.
— Я найду! — сказала Синди. — Сделаешь мне заказ?
— Сначала найди, потом заказ.
Синди побежала за сцену, Миранда за ней. Моника деловито наполняла стаканы. Сабина, подперев щеку, глядела на меня.
— Обережно з горилкою, хлопче! До хаты не потрапыш, пид забором будеш ночуваты. Мы з усима кексами пидряд пьемо, натренувалыся, куды тоби до нас.
— Ничего, — сказал я. — Ты нашего брата москаля еще не знаешь.
— Та господы! — вздохнула Сабина. — Хиба ж я вас не бачила…
На столе появилась картонная коробка с половинкой холодной пиццы. Синди стояла над ней с видом Геракла, добывшего золотые яблоки. Миранда подбежала и пристроилась рядом. Я медленно поднялся, оглядел зал, поманил пальцем человека в жилетке. Он мигом подскочил.
— Этой заказ. И этой заказ.
— Хай! Четыре тысячи иен.
Я ткнул пальцем в Сабину.
— И этой тоже заказ.
— Хай! Шесть тысяч иен.
Освободясь от лишних бумажек, я опустился в кресло и взял стакан.
— За щедрость! — сказала Моника. — За широкую, блин, русскую душу!
— Ура-а-а!!!… За щедрость!!!… За душу!!!…
Я вернул пустой стакан на стол и засунул в рот кусок пиццы. В следующую секунду, как танк над окопом, надо мной навис бюст Памелы.
— Караоке простаивает. Споешь?
— Спою.
— Что споешь?
— Оперу спою.
— Оперы нет.
— Тогда не спою. Хочешь заказ?
— Хочу.
— Этой тоже заказ!!!
— Хай! Простите, у вас время вышло. Будете продлевать?
— Буду.
— Еще полчаса — две тысячи иен. С заказом — четыре тысячи иен.
— Держи.
— Ну чего? Раскочегарился? Башляешь?
— И этой тоже заказ!!!
— Хай! Еще две тысячи иен.
— Вообще всем заказ! Кто тут у вас есть? Всем заказ!!!
— Будет исполнено! Одну минуту… Двенадцать тысяч иен.
— На.
— Это десять тысяч. Нужно еще две.
— Погоди… Больше нету. Всем заказ минус одна.
— Кто «одна»?
— Не знаю. Минус кто-нибудь. Кто у вас остался?
— Роза, Анжелика, Барби, Виолетта… Но они заняты…
— Да, да, вот им всем заказ. Ничего, что заняты. Кто еще?
— Все, больше нельзя. У вас полчаса. Отдыхайте, пожалуйста.
В полчаса уместилось многое. Трогательные брудершафты, разбитые стаканы, бородатые анекдоты, дурацкий смех, очередная бутылка, удивленный Дзюнтаро с кассетой, камни, ножницы, бумага, много чего другого, обреченного на ретроградную амнезию, а в довершение всего — прямо перед глазами — белая табличка с красными иероглифами: «Не бросайте в писсуар окурки, мусор и др.»
Иероглиф «и др.» располагался по центру и был сильно засижен мухами.
Кто-то потеребил меня за правый локоть.
— Хорошие девочки, да?
— Ага…
— Примите мою визитную карточку.
— Угу…
— Я здесь часто бываю. Мы с вами еще встретимся.
— Ммм…
Зашумел слив. На выходе меня поджидал человек в жилетке.
— Простите, у вас опять время вышло. Будете продлевать?
— Буду…
— Две тысячи иен.
— В смысле не буду… Выход где?
Заказанные мною вышли меня проводить. Схватившись за перила на краю площадки, я посмотрел в черное небо, глотнул трезвящего ночного воздуха и оглянулся. Они стояли у дверей, выстроившись в шеренгу. У меня зарябило в глазах и засвербило в глотке.
— Сейчас спою, — сказал я.
Они молчали.
— Сейчас точно спою! — повторил я и развернулся к перилам. Внизу тянулась улица Накабяку, вдали мигали желтым светофоры, город спал.
— Пой! — послышалось сзади. — Спивай, хлопче!
И я запел.
* * *
Персидские, сиамские, ангорские, абиссинские, бенгальские, бомбейские, египетские, сомалийские и еще бог знает какие кошки всю ночь тусовались у меня во рту. Под утро к ним присоединились росомахи, скунсы, бурундуки, еноты, опоссумы, мускусные крысы, хорьки и прочая сволочь, налакавшаяся сивушных масел из химического состава водки Suntory. Когда я открыл глаза, сволочь ичезла, оставив после себя нечто неописуемое. Во рту это «нечто» даже не поместилось, расползлось по всей голове и остальному организму, забило извилины и сосуды, натолкалось в суставы и позвонки, обволокло потроха и сдавило душу.
С матраса я сполз на татами, уронил голову на пахучие соломенные рубчики и лежал так минут двадцать. Потом медленно поднялся на четвереньки и еще медленнее — на ноги. Квартира вокруг была моя.
Час я истязал себя под душем, час отлеживался, час снова истязал, пил слабый чай, проветривал голову на балконе, зарывался головой в подушки, сидел в позе лотоса, опять шел под душ, опять падал на матрас, опять пил слабый чай — и к середине дня почувствовал, что скоро начну оживать.
Зазвонил телефон.
— Привет, — сказал женский голос. — Это Люся.
— Ага… — сказал я. — То есть, нет, не понял… Какая Люся?
— Ты что, не помнишь? Ты вчера всех заказал, а меня не заказал. Дал телефон, сказал «звони». Вот я и звоню. Ты чё делаешь сегодня?
— Гоню похмелье…
— А потом?
— Еще не знаю.
— А когда повезешь меня на ирисы смотреть?
— Куда смотреть?
— На ирисы! Обещал вчера. Забыл?
— Почему забыл… Не забыл…
