— А это что — не годится? — спросил Казанова, указывая на стол.
— О, господи, я совсем забыл о нем. Вот… — Он налил Казанове бокал дрожавшей от волнения рукой. — Не стану спрашивать, какой счастливый ветер занес тебя домой, в Венецию. С тех пор как ты уехал, я стал похож на соленую треску во время поста. Ну, какие новости?
— Только самые наилучшие, — сказал Казанова, опустившись на стул и глотнув вина, чтобы потешить Марко. — Ты не занят? Можешь пойти со мной?
— Занят?! Да чем человек может быть занят в Венеции? — буркнул Марко. — Здесь никогда не было войны или хотя бы надежды на революцию, ничего, кроме унылого обеспеченного существования, да торговли, да…
— И никаких удовольствий?
— Удовольствий?! Да, удовольствия есть, но нужно, чтобы было немножко опасно, чтобы пролилась кровь, чтобы мы стряхнули с себя апатию.
— Черт подери! — Брови у Казановы полезли вверх. — А ты изменился с тех пор, как мы виделись. Кто же она? А ну выкладывай. О, если ты не хочешь… Тогда какие новости в мире?
— Никаких, кроме тех, о которых ты читал в наших нудных газетах… до сих пор написанных от руки! Типично для нас, верно? Это в восемнадцатом-то веке газеты пишут от руки!
— Я полагаю, это один из способов выслеживать лжецов и пасквилянтов, — безразличным тоном заметил Казанова.
— Есть и одна секретная новость, — сказал Марко, понизив голос и оглядевшись, — отец слышал ее вчера в Совете, но он считает, что это пустой слух… Поступило сообщение, что готовится заговор с целью передать наши далматские крепости в руки австрийцев.
Казанова с недоверием воззрился на него.
— Как же это, черт подери, можно осуществить?
— Ну откуда, черт подери, я могу это знать? — в тон ему ответил Марко. — Я передаю тебе слухи.
— Если ничего лучшего ты рассказать не можешь, тогда послушай мои новости, — высокомерно произнес Казанова. Ему все труднее было держать в себе свою новость, и теперь, пригнувшись к Марко и понизив голос до конфиденциального шепота, он произнес: — Я наконец завладел ею!
— Ею? — недоуменно переспросил Марко. — Это кем же? Мариеттой?
— Мариеттой?! Пф! — фыркнул Казанова. — Нет, мой мальчик, ею, ею, единственной и несравненной, нимфой наводнения и автором лаконичных записок, подписанных «А»…
— А-а! — Марко наконец заинтересовался всерьез. — Ты все-таки ее нашел? Где же она? И кто она? Почему?..
— Хватит, — прервал его Казанова. — Она — француженка, ее зовут Анриетта, она любит меня и… — Он помолчал — для большего эффекта. — Она в Венеции.
— Черт подери! — в изумлении воскликнул Марко.
— Хочешь познакомиться с ней?
— Ты это серьезно?
Вместо ответа Казанова поднялся со стула, швырнул на столик несколько монет за вино, которое они едва пригубили, взял Марко под руку и повел к дожидавшейся их гондоле. Казанова что-то сказал гондольеру, чего Марко не расслышал, затем сел с ним в фельце и принялся беседовать — о чем угодно, кроме Анриетты, разжигая его любопытство и не отвечая ни на один из вопросов.
Они высадились на фондамента, и Казанова под руку с Марко направился к высоким, тесно стоящим домам, как вдруг дверь одного из них отворилась и из нее вышел мужчина. Он почти тотчас заметил Казанову, в мгновение ока опустил шляпу на глаза и, перебросив через плечо полу плаща, которая закрыла низ его лица, нырнул за угол, где его ждала гондола, которая сразу и отчалила. Казанова стоял, застыв на протяжении всего этого маленького эпизода, который занял не более тридцати секунд, в волнении он изо всей силы стиснул локоть Марко.
— Ой! — воскликнул Марко, стряхивая с себя его руку. — Ты своими дьявольскими пальцами, Джакомо, сломаешь мне локоть.
Казанова даже не извинился.
— Ты видел, кто это был? — спросил он, побелев от гнева. Марко кивнул, и губы его беззвучно произнесли:
— Фон Шаумбург.
— Какого черта он тут делал? — вспылил Казанова и зашагал к двери, таща за собой Марко.
Такова уж странная, но слишком часто встречающаяся у мужчин черта, что человек, который всего неделю назад униженно молил забыть о его неверности, сгорает от ярости, подозрений и ревности при одной мысли, что женщина может ответить ему тем же. Казанова готов был испепелить фон Шаумбурга и до бесконечности корить Анриетту. К счастью для обоих, тут был Марко, и Казанова вынужден был держать крышку котла закрытой, предоставив гневу еще немного покипеть. Марко же был не только очарован грацией и красотой молодой женщины, но и крайне огорчен следами слез на ее лице — обстоятельство, которого Казанова в своем возмущении не заметил.
Присутствие третьего лица хотя и предотвратило взрыв, но не рассеяло чувства скованности, возникшего, с одной стороны, из-за ревности Казановы, а с другой — из-за ощущения Анриетты, что что-то не так. Марко, стремясь положить конец неловкости, которую он тоже испытывал, хотя и не мог себе ее объяснить, решил выступить с предложением.
— Завтра у нас ежегодная церемония «Обручения с морем», синьора, — любезно сказал он Анриетте. — Вы должны непременно быть.
— Боюсь, что не смогу. Видите ли, мы ведь только что приехали…
— Но вам это не будет стоить никаких усилий — только сойти с фондамента в гондолу моего отца, — любезно продолжал Марко, — сам он будет завтра с дожем на «Бучинторо», а гондолу оставляет мне. Вы с Джакомо должны поехать со мной…
— Это очень любезно с вашей стороны, — поспешила перебить его Анриетта, все более и более смущаясь, — но я, право же, не смогу, это совершенно исключено…
— Что ты такое говоришь! — взорвался Казанова. — Конечно, мы поедем с тобой, Марко, и устроим пикник на воде, пока дож и его свита будут на Святой Елене.
— Но, Джакомо, я не хочу ехать…
— Ты сама не знаешь, чего ты лишаешься, — не отступался он и, обращаясь к Марко, добавил: — Конечно, мы поедем. Она устала после пути и сама не знает, что говорит.
Это было сказано так грубо, что глаза Анриетты наполнились слезами. Марко, конечно, все понял и мгновенно распрощался, предварительно условившись о часе, когда он за ними заедет.
Когда Казанова, мрачный и злой, как бывает со всеми мужчинами после того, как они были несправедливы к любимому существу, вернулся, проводив Марко до двери, Анриетта мягко сказала ему:
— Почему ты так настаивал на этой завтрашней поездке, Джакомо? Тебе придется за меня извиниться — я не поеду.
— Не поедешь?! — вскипел от раздражения Казанова. — А почему, собственно, хотел бы я знать? Твой отказ оскорбителен. Ты понятия не имеешь, кто такой Вальери: Марко — отпрыск одного из старейших венецианских родов. Он потом возьмет нас с собой посмотреть на большой банкет в Палаццо дожей…
— Но, Джакомо, представь на минуту, что я… по собственным соображениям… не хочу, чтобы меня видели в Венеции, я хочу быть только с тобой…
