41-й минометный полк, выполнив свою задачу по поддержке Войска Польского, расквартировывался в лесах южнее Науэена, а в сам городок были отправлены квартирьеры для разыскания подходящих помещений для штаба полка и его тыловых служб. Оказался в Науэне и майор Дементьев.
Командир дивизиона «катюш» мог не заботиться о своем жилье — на то есть люди, коим такое занятие по штату положено, а у него, в конце концов, есть дом на колесах: будка, смонтированная на полуторке ГАЗ с печуркой, двумя койками, столиком и умывальником. Стараниями Василия Полеводина будка эта стала похожей на настоящую комнату, и даже с претензией на роскошь: пол и стены были обиты трофейными коврами, на которых висело оружие, в том числе кавалерийская шашка — память о начале войны, когда пушки возили конной тягой. Все так, но Павлу хотелось взглянуть на осколок чужого быта, хоть он и бывал уже в немецких домах во взятых ранее городах.
Дверь добротного двухэтажного кирпичного дома оказалась незапертой. Дементьев толкнул ее и вошел.
Ничем особенным внутреннее убранство дома его не поразило — дом как дом, мебель, фотографии на стенах, занавесочки, незатоптанный сапогами пол. Он уже собрался уходить, когда вдруг наверху, на втором этаже, раздался стук — словно упало что-то. Правильнее было бы тут же уйти и вернуться, прихватив с собой пару автоматчиков, — кто его знает, вдруг там прячется какой-нибудь недобиток-эсэсовец или безмозглый пацан из «гитлерюгенда». Этим капитуляция до известного места — как-то глупо нарваться на пулю уже после того, как война закончилась. Но Павел почему-то стал подниматься по ведущей наверх лестнице — правда, стараясь при этом не шуметь и вынув на всякий случай пистолет. А когда он оказался на втором этаже, то нос к носу столкнулся с молодой немкой, прижимавшей к груди какие-то тряпки.
Пару бесконечно долгих секунд они стояли и смотрели друг на друга — молодой русский майор с пистолетом в руке и светловолосая немка лет двадцати пяти в коротком легком платье и жакете. А потом губы женщины дрогнули, и она пролепетала: «Herr Offizier… Ich…»
«Вот дура… Наверно, пришла домой за милыми сердцу ложками-штанишками, а тут… И о чем она, интересно, сейчас думает? Что этот большевик сейчас ее пристрелит? Или завалит на широкую кровать — вон она, за ее спиной, самое то! — задерет подол, и… А что — он победитель, кто его осудит? Немцы-то в наших местах что вытворяли, сколько баб да девок поизнасиловали! А может, она и сама не против? Бабенка-то ладная, вон какие икры, да и груди из жакетки так и выпрыгивают… Замаялась без мужика, а может, мужик ее и лег давно в землю где-нибудь в Белоруссии — вдовствует… Ишь ты, какая кобылка гладкая…». Но Павел, несмотря на все эти свои мысли, просто стоял и смотрел на женщину — только пистолет опустил: чего зря бабу пугать?
Ситуация сделалась и вовсе дурацкой — или уходи, или уж… А майор все смотрел и смотрел на немку, не в силах оторвать глаз от ее шеи и от груди, хорошо различимой в широком вырезе платья. И она тоже смотрела на него, и испуг в ее глазах мало-помалу уступал место обыкновенному человеческому любопытству.
Как нельзя кстати внизу раздались голоса.
— Во, смотри, чистая хата! Комбату — то, что надо!
— Да тут и не ему одному места хватит…
— Эй, орлы! — крикнул Павел, поворачиваясь к лестнице. — Квартира уже занята — так что поищите для своего комбата другое место!
И уже спускаясь вниз, он еще раз встретился глазами с так и оставшейся стоять немкой и неожиданно для себя самого вдруг улыбнулся ей. И она ответила ему несмелой улыбкой…
* * *
Пришедшая в рейх война разрушила Германию — крупные города, в которых шли тяжелые бои, представляли собой сплошные развалины. Но городки и поселки пострадали меньше, и по ним можно было судить, как жили немцы.
Германия производила двоякое впечатление. Вся она была из серого камня, и имела какой-то арестантский цвет с зеленоватым оттенком, наводящим грусть и уныние. Дома с остроконечными крышами, крытые черепицей и железом, могучие, просторные, стояли как солдаты в латах, тесно прижавшись друг к другу, и напоминали близнецов. Все деревни, поселки были очень похожи друг на друга, на одно лицо. И комнаты, и мебель, и сараи, и постройки, и сады, и дороги — все стандартное, одинаковое. Зажиточные дома (а таких было большинство) и особняки выглядели богато: все электрифицировано, для разного рода работ имелось множество машин и механических приспособлений. Внутри домов полно всякого добра, мебель тяжелая, крепкая, изукрашенная; на кухне много шкафов, полочек, на которых в продуманном порядке стоит и лежит многочисленная посуда; в подвалах хранится большое количество разносолов, компотов, маринадов. Одним словом — немцы: те самые, которые в большинстве своем были безжалостны по своей натуре, эгоистичны, и если им дана была власть над другими, они использовали ее со всей жестокостью, выколачивая из людей все, что возможно. Они были верными слугами Коричневого Дракона, а теперь из всех окон, из всех щелей свисали белые тряпки — мы сдаемся!
«Зачем они пришли к нам? — спрашивали себя русские воины. — Чего им не хватало, при этакой-то роскоши? Что забыли они в наших нищих деревнях, где о такой жизни мы и не мечтали?».
В скотных дворах, похожих на крепости, было по пятнадцать-двадцать коров, много лошадей, а свиней, коз, овец, кур, уток — без счета. Каждый зажиточный бауэр имел наемных работников, а с началом войны — и рабов, привезенных со всей Европы. С приходом наших войск все эти господа притихли, многие сбежали на запад. Оставшиеся вели себя смирно, при встрече в глаза не смотрели, глядели в землю или в сторону, покорно склонив голову, жалко улыбаясь и, видимо, гадая, что же будет, как поступят с ними эти веселые, с виду добрые русские солдаты? Пронесет или надо будет держать ответ — хотя бы за сыновей, которые шли на восток с оружием? Страх страхом, а жадность брала свое — все они зорко следили за своим добром, при случае стараясь защитить его грудью или угодничеством. И они охотно предлагали победителям своих белокурых дочерей — на час, на ночь, — лишь бы сохранить нажитое.
Почитание военной касты вообще было у немцев в крови — они быстро научились разбираться в знаках различия русских офицеров, и «герр майор» (даже если майору этому — Павлу Дементьеву — всего-то неполных двадцать четыре года) был для них очень важной персоной, перед которой любой немец становился по стойке «смирно».
И русские солдаты принимали подношения и ласки немок — это было. И были среди этих солдат «кладоискатели» — в подозрительных участках они тыкали землю металлическим щупом и поднаторели в поисках закопанного. И приезжали в Германию многочисленные «проверяющие» с большими звездами на погонах, одержимые жаждой «подтрофеить» (это называлось «негласной репарацией»), и шли на восток груженые машины и целые эшелоны с «трофеями».
Во многих домах солдаты видели наши советские вещи и имущество с фабричными клеймами, русскими надписями: мебель, картины, зеркала, ковры, одежду, детские вещи и игрушки. И тогда уже хозяевам не помогали никакие ухищрения — ни угощение, ни шнапс, ни готовые на все женщины. При виде родных вещей русские солдаты зверели и крушили все немецкое подряд — они вспоминали горькие дни начала войны. И трудно их было за это осуждать.
