— С удовольствием. Я хоть и за рулем, но ради такого случая не смогу отказаться. За вашу счастливую семейную жизнь, Павел Эдуардович.
Столь разительная перемена в настроении Юрлова могла удивить кого угодно, но только не меня. Этот прохиндей обладал на редкость изощренным умом и соображал столь быстро, что я иной раз не поспевал за его мыслью, хотя от рождения не числюсь в тугодумах. Если бы Павел Эдуардович в детстве увлекся шахматами, то непременно стал бы чемпионом мира по версии ФИДЕ. Но и став банкиром, он отнюдь не закопал свои таланты в землю. Умение думать и быстро просчитывать ходы весьма помогло ему на избранной стезе, хотя и уводило его за рамки, предписываемые законом. Но ведь законы у нас для дураков пишут, а умные люди потому и умные, что по написанному не живут.
— Знаете, чем вы мне нравитесь, Феликс? Цинизмом. Ну и умом, конечно. Хотя с вами, молодыми, нам, людям, познавшим лицемерие старого строя, очень трудно. Приходится перестраиваться, а это, поверьте, очень трудно и чревато стрессами. Вот приходит молодой и напористый и сразу берет быка за рога. Ну хорошо, я человек рассудительный, а иной ведь мог и за пистолет схватиться. Просто от испуга. Или мальчиков на вас натравить.
— Я ведь знал, к кому иду.
— Да, конечно, вы ведь психолог. Но поберегите, Феликс, и наши нервы. Жизнь стала сумасшедшая. Но в главном вы правы, конечно. Эти двести миллионов на нас как с неба упали. Разумеется, если бы Чуев остался жив, он бы этими деньгами распорядился по-своему. Я бы не посмел перечить Роману Владимировичу. Крутой был человек. Впрочем, кому я это говорю? Попользовался этими деньгами я не в гордом одиночестве. Так просто такие деньги не спрячешь. И разумные люди в таких ситуациях делятся.
— Значит, деньги поделили?
— А что, прикажете отдать их столичным делягам?! — возмутился Юрлов. — Да с какой же стати! В кои веки не они нас, а мы их остригли. И все вроде было хорошо, но тут появился Шестопалов. И Витька, нет чтобы ко мне обратиться, стал бегать по кабинетам и вопрошать, где папины деньги. Вот чудак, прости господи. Все, естественно, задергались. И мне пришлось взять на себя грязную работенку.
— Скверно сработали, Павел Эдуардович.
— Признаю, Феликс, дорогой. Ну нет у меня в таких делах навыка, что тут поделаешь. И посоветоваться не с кем: как назло, ни вас, ни Храпова на тот момент в городе не оказалось. Кругом же сплошные неврастеники. Торопят, торопят. Как подумаешь, кто нами управляет, так просто оторопь берет.
— Этот Алекперов на вас вышел?
— Нет, что вы, стал бы я с разбойником турусы разводить. Есть тут такой Борисов…
— Владелец ателье «Этуаль»?
— Именно. Он позвонил Косоурову, Косоуров мне. В общем, я решил воспользоваться оказией и убить сразу двух зайцев. К сожалению, господин Алекперов не оправдал наших надежд. Прямо ни на кого положиться нельзя. Мы его аккуратненько, осторожненько выводим на Шестопалова и дружески предупреждаем, что дело он будет иметь с чрезвычайно опасным и на все готовым субъектом. А этот псих, вместо того чтобы ликвидировать шестопаловскую банду в тихом укромном месте, как это сделал бы любой мало-мальски разумный человек, устраивает дебош в ресторане. Можете себе представить, Феликс! И, по-вашему, такого человека можно оставить в живых? Да от него же что угодно можно ожидать. Кстати, это правда, что пишет о вас шофер Василий Сырцов? Так сказать, откровенность за откровенность.
— Правда. По приказу Чуева Костенко убил моего отца. Отец узнал тайну клада и хотел сообщить в правоохранительные органы.
Юрлов залпом осушил рюмку коньяка и откинулся на спинку кресла.
— Понимаю. Рома частенько переходил все и всяческие границы. Но и вы, Феликс, хороши. Кровная месть! Все-таки есть в вас что-то от язычника. Вы игрок. Вы… В общем, вас далеко не случайно называют Мефистофелем. Бедный Василий, он-то пострадал невинно. Вас в этом смысле совесть не мучает?
— Василий подсел к карточному столу, Павел Эдуардович, быть может, случайно, быть может, по слабости характера. А игра не щадит никого. Вам ли этого не знать, господин Юрлов?
— Я купец, Феликс. Для меня не игра главное, а прибыль. А вы аристократ, и я вас часто не понимаю. Потому и боюсь. Потому и не доверяю. Я тоже способен убить человека. Пусть не самолично, на это у меня, наверное, духу не хватит. Но убить из выгоды или из страха. Просто потому, что этот человек мешает моему существованию. А вы как-то странно убиваете. Даже когда вам это невыгодно. Как большевик. Недаром же вам симпатизирует Веневитинов, чует родственную душу.
— Я не большевик, Павел Эдуардович, и не собираюсь экспроприировать экспроприаторов, на этот счет можете быть совершенно спокойны.
— Ну спасибо за разъяснение, Феликс, — вздохнул Юрлов. — Все-таки когда знаешь цели партнера, легче работать и жить. Так какими будут ваши предложения?
— Все заботы о Шестопалове и его боссах я беру на себя и настоятельно рекомендую вам в это дело не вмешиваться, Павел Эдуардович, дабы не наломать дров.
— Да ради бога, Феликс. Вы снимаете тяжелую ношу с моих плеч. А как быть с подельниками Банщика? В наш город прибыло не менее десятка бандитов, а смерть Алекперова их не на шутку взволновала. Конечно, обо мне они не знают практически ничего, но раз они вышли на Борисова, то, вероятно, и дальше будут его трясти. Может, их всех ликвидировать, Феликс, во избежание?
— Мы же не на войне, Павел Эдуардович. В игре тоже бывают свои жертвы, но это скорее исключение, чем правило.
— Вам виднее, Феликс. Но можете быть уверены в моей лояльности — без согласования с вами я не сделаю ни одного шага.
Юрлов, очень хорошо понимающий, что затронул весьма щекотливую тему, примирительно развел руками и подлил мне в рюмку еще коньяка. Коньяк был хорош, но, к сожалению, у меня было слишком много дел, для разрешения которых требовалась свежая голова. С Павлом Эдуардовичем мы распрощались почти дружески, и я покинул скромную квартиру мультимиллионера в настроении если не благодушном, то вполне оптимистическом. Чему способствовал и на редкость солнечный денек, который прорезался среди сумрачной осенней хляби, как благостное напоминание о весенне-летних днях — и уже миновавших, и еще предстоящих, если, конечно, мы сумеем благополучно пережить сезон осенне-зимний, в чем я не был уверен.
Сказать, что господин Борисов встретил меня с распростертыми объятиями, — значит, сильно погрешить против истины. Его испуганный вид никак не соответствовал ни моему мажорному настроению, ни погоде. За последние полгода Борисов изрядно пополнел, что негативно отразилось как на его внешности, так и на психическом состоянии. И вообще: утверждение, что толстые люди добродушнее худых, на мой взгляд, очень спорное, во всяком случае, я ни разу не встречал человека, которого лишние килограммы излечили бы от жадности, подлости и скудоумия. И в этом ряду Борисов не был исключением, поскольку все вышеперечисленные качества были присущи ему от рождения. Друзьями мы никогда не были, да и познакомились совсем недавно, но иной раз, чтобы понять человека, вовсе не надо съедать с ним пуд соли, иногда достаточно посидеть с ним пару раз за карточным столом. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что ателье господина Борисова процветало. Около десятка клиентов прогуливались по салону, присматриваясь к выставочным образцам и торгуясь по поводу цен, зашкаливающих за рамки приличий. Борисов пригласил меня в кабинет и предложил стул, а сам потянулся к резному шкафу, где у него наверняка была спрятана бутылка спиртного. Обстановка кабинета была далека от деловой и больше напоминала будуар светской красавицы середины девятнадцатого века, но очень может быть, что так и должны выглядеть кабинеты владельцев ателье, людей по сути своей творческих и предрасположенных к прекрасному. В любом случае этот антиквариат недешево обошелся Борисову, если, разумеется, не был просто подделкой под старину.
