Звук оказался чистым, нежным, как первый солнечный луч, проникший под веки сквозь рассветную дрему. Дама на стуле закрыла глаза и, почти не шевеля губами, проговорила глухо, отрешенно, голосом, мало походившим на женский:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
– Вот! – воскликнул Хаоким. – Вы слышали, друг мой? Опять то же самое, в четвертый раз! Они все говорят одно и то же! – Он вновь качнул колокольник, теперь резче – дама моргнула и пришла в себя.
– Вы свободны, дорогая. Нет-нет, платы не надо, сейчас я на отдыхе, это просто дружеская помощь. Сеанс прошел успешно, вечерняя мигрень отменяется.
Когда пациентка, с восторгом поблагодарив доктора, ушла, Барнаби задумчиво сказал:
– Да, вроде что-то знакомое, но… Потому вы и позвали меня?
– Конечно, дорогой мой! Каково? Вы знаток, вы лучший из лучших. Кому, как не вам, расшифровать это послание?
– Ну-ну, не преувеличивайте, – Барнаби даже порозовел от смущения. – М-да… Там было слово «приходят», а еще… что-то на датском и, кажется, на готском. Слово «красный» или даже так – «красном»… Но это же глупость! Неужто все ваши пациенты, когда вы подвергаете их гипнотическим манипуляциям и э… вторгаетесь в определенный отдел их мозга, произносят одну и ту же фразу?
– Все… – протянул Хаоким, нависая над Барнаби. Тощий великан и низенький толстячок, стоя рядом, выглядели, как единица и ноль. – Все! Однако же я не решусь утверждать столь категорично, так как, повторяю, обнаружил это недавно, уже когда мы приехали сюда, в коттеджи. То есть я услышал эту фразу пока что от четверых. Но интуиция подсказывает мне: при гипнотической стимуляции определенного рода я и впредь буду слышать все те же слова. Вы гуманитарий, филолог, знаток языков – вы переведете их?
– Пока что я разобрал лишь «красный» или «красном», «приходить» и еще, пожалуй, «семь».
– Но что это за язык?
– Это разные языки… Ну хорошо, попробуем. К счастью, я захватил в отпуск несколько словарей, собираясь готовиться к лекциям. Теперь они пригодятся.
– Так идемте! – обрадовался Хаоким, вешая цепочку с колокольчиком на свою тощую длинную шею.
Спустя всего пару минут пожилой профессор и пожилой доктор скорым шагом шли сквозь ночь от крошечного летнего домика Хаокима к несколько более вместительному жилищу Барнаби. Доктор был холост, а профессор приехал на отдых с женой, пятилетней дочерью и отцом – глубоким стариком. Как выяснилось по дороге, жена Барнаби уехала на длительную, с ночевкой, экскурсию в глубину острова. Дедушка с внучкой, скорее всего, уже спали.
– Нет, это чепуха, – говорил Барнаби, пытаясь угнаться за длинноногим спутником. – Подумайте сами, как такое может быть? Что это за слова, что за мантра такая, зашитая в мозг каждого человека?
– Может быть, пароль, включающий человеческий компьютер на самоуничтожение? – ухмыльнулся Хаоким.
– Нет-нет, решительно чепуха!
– Формально говоря – да, ведь все мои пациенты живы. «Приходят», «красном», «семь»… Непонятно. Но я ведь проверил уже четверых!
– И что же? Все они такие же отдыхающие, как и мы, ведь так? Люди примерно одного возраста, достатка, социального положения…
– К чему вы клоните? Как это связано?
– Не знаю, но тем не менее утверждаю: для полноты эксперимента вам необходимо подвергнуть внушению и дальнейшему исследованию других, отличающихся…
Барнаби не договорил, потому что Хаоким, крякнув, повернулся в сторону проходящего мимо молодого, загоревшего до черноты грека, который днем обычно сидел на складном стуле у берега и сдавал напрокат легкие пробковые лодочки.
– Постойте, молодой человек!
– Нет, зачем же так? – начал было Барнаби, но опоздал: колокольчик, звеня монотонно и завораживающе, уже раскачивался перед глазами грека.
Хаоким действительно был одним из лучших гипнотизеров. Лодочник впал в транс, а вскоре его обветренные губы приоткрылись, и глухой отрешенный голос молвил:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
– Ну конечно, еще и голландский, – отметил Барнаби, в то время как Хаоким выводил грека из транса.
– Что вы сказали? – Они уже приблизились к дому профессора.
– Я говорю, что второе слово – «маал» – это, судя по всему… Ага, нет, это баскский! Погодите, я сейчас…
В комнате, в кресле перед телевизором, сидел отец Барнаби, на его коленях примостилась внучка.
– По-моему, это означает «раз», – продолжил профессор.
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум, – раздумчиво повторил Хаоким и добавил, обращаясь к отцу профессора: – Добрый вечер! Так-с, значит, у нас есть «семь», потом «раз», потом «приходит» и, наконец, «красный». Что-то я не пойму… Лапочка! – вскричал он, вдруг подскакивая к креслу. Взяв девочку на руки, доктор торжественно поцеловал ее в лоб. Дочка Барнаби нахмурилась. В руках у нее был розовый чупа-чупс, зализанный до состояния тонкой сосульки. – Господи, да мы все липкие! Что это у нас – леденец, да, леденец?
Ребенок хмуро смотрел на гостя, не выпуская конфету изо рта, а Барнаби скептически наблюдал за сюсюкающим доктором. Никогда не имевший собственных детей, Хаоким трепетно относился к чужим…
– Ладно, ладно, – наконец произнес Барнаби и кивнул отцу. – Уже совсем поздно, ей пора спать, папа. Спокойной ночи, красавица!
Когда старик и девочка скрылись в соседней комнатке, профессор достал из стоящего в углу чемодана несколько словарей, лист бумаги и карандаш.
– Ну что же, – сказал он, усаживаясь за стол и включая лампу. – Четыре слова я припомнил своими силами – теперь поищем остальные… Вроде бы здесь нет латыни, хотя как раз ее можно было бы ожидать в такой фразе, но зато есть что-то из тюркского… Но что это за слова, которые будто бы лежат на самом дне сознания от начала времен? Я все равно буду считать это совпадением, пока кто-нибудь не докажет мне обратного!
Профессор сосредоточенно листал словари, когда, уложив внучку, в комнате вновь появился его отец. Он выключил телевизор и направился обратно в спальню.
– Папа, одну секунду! – позвал профессор.
– Что тебе? – спросил старик скрипучим голосом.
– Одну секунду, папа. Вы ведь знакомы с Хаокимом? Это мой друг. Он врач, он хочет кое-что сказать вам. – И Барнаби горячо зашептал на ухо Хоакиму: – Ну, загипнотизируйте его! Он из Восточной Германии, хотя по национальности поляк. Был мастером на прядильной фабрике, пока не эмигрировал. Совсем другой социальный слой. Мне интересно, разве вам – нет? Ну же, давайте!..
Спустя минуту глухой отрешенный голос промолвил:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
