А я на базар ходить люблю, это для меня развлечение. Очень люблю, но сегодня, разумеется, и не собирался, а только в поликлинику, хотя они рядом.
Да. Не собирался, а пошел, но лучше бы не ходил.
36
Школа все еще бастует, и Ицик охотно пошел со мной, понес мой ходунок. По лестнице я кое-как сполз с палкой, а внизу мы поменялись, и я на ходу.
И как это ни одна из баб до сих пор не вывела меня погулять! Всего пару недель я на улице не был, а как чудесно! Не считая только балалайки, которая опять трендит.
Голова сильно закружилась, пошатывать меня начало, но постоял немного, и ничего.
Прошли мимо балалая, подошли близко, я между нами для безопасности Ицика пустил и, не останавливаясь, громко сказал:
— Я на тебя в суд подал, жди повестки.
Реакции с его стороны ждать не стал, но вперед могу сказать, что больше мы его там не слышали и не видели.
А в остальном — очень хорошо на улице! Полно молоденьких девочек с голыми пузиками. То есть с моральной точки зрения я эту моду осуждаю, потому что неприличие, и Галине всегда то же говорю, но как приятно иной раз посмотреть! Оно бы потрогать и еще лучше, но говорю же, рано я родился, в моем возрасте уже не дадут. А в мое время где на красивый женский живот удавалось поглядеть? И в постели-то не всегда, многие стеснялись, притом и живот не всегда сам выбираешь, а какой удастся. И обязательно на нем красные полосы вдавлены от резинки от трусов. А сейчас все наружу, причем выставлены самые отборные! Животики гладкие, беленькие либо темненькие, пупочки маленькие, кругленькие, и для красоты еще украшение внутрь вделано, шарик серебряный или колечко. И как только не боятся колечки вставлять? А ну, кто дернет — ведь вырвет полживота!
Вот бы в такой пупочек, да один из моих камушков…
Жаль только, что мода такая дурацкая вещь. Куда молоденькая тоненькая с гладким брюшком, туда же и толстомясая со своими телесами. Вывесит из-под куцей блузочки запасное колесо вокруг бедер и идет довольная. По телевизору это сегодня называется: женщины, любите свое тело. Она, значит, любит, а мне на это смотреть?
Но на этих можно и глаза закрыть, а в целом грех жаловаться, приятно. Теперь жду, когда жопки свои тугие начнут выставлять, непременно начнут, вот только не знаю, дождусь ли.
Беда в том, что из всей моей прогулки только это и было приятного.
Дура-врачиха рецепта на перкосет тоже не дала! Я, говорит, советую вам ограничиться вольтареном, который вы обычно принимаете. А если сильно разболится, возьмите… ну, ясное дело, акамол форте, вот вам рецепт. Да говна пирога, что вы мне все свой акамол суете? Перепроизводство его в стране, что ли?
И осталась мне последняя надежда.
Не хочется, но надо.
На рынке есть маленькая аптека, где я раньше часто отоваривался, а теперь никогда не заглядываю. И там работает аптекаршей одна моя прежняя приятельница, не та, что сейчас изредка позванивает, а до нее. Курчавая такая небольшого роста Инесса из Черновиц, правда, чуть старовата. Привязанность у нее возникла или замуж очень хотелось, не знаю, но настаивала, чтоб я ушел к ней. А я, в отличие от Татьяны, гулять гулял, но об развестись и в мыслях никогда не было. Ну, и расстались не совсем мирно, а я этого не люблю, предпочитаю всегда по-хорошему. Поэтому и не захожу, но, может, думаю, теперь ничего.
— Веди меня на рынок, — говорю парню.
37
Я на рынке со многими здороваюсь, но больше всего симпатизирую двоим.
Один Йихья, родом из Йемена, держит басту с сухофруктами, орехами и семечками. Серьезный такой, пожилой мужичок, аккуратный всегда, выбрит как на свадьбу, и вообще любит все красивое. Твоя жена, сказал раз, это украшение жизни мужчины. Настоящая царица Эстер. Какая, к черту, Эстер, смеюсь, когда она у меня даже не еврейка, а русская. Ну и что, говорит, русская не может быть царицей?
Водил меня к себе домой, там же, над рынком, все хотел меня научить произносить иврит по-ихнему. Всем бы ты, говорит, хорош был, но меня очень раздражает твой ашкеназит, ашкеназское произношение, значит.
Ничего из его обучения, ясное дело, не вышло, но квартира у него очень красивая. Полно красивых вещей, вазочек всяких, статуэток, вышивок, букетов с искусственными цветами, настольная лампа замечательная в форме трех голых женщин с факелами.
Я бы, конечно, таких вещей в доме держать не стал, но они с женой всю жизнь собирали, ему нравится — ну и на здоровье. Одна штука там даже мне по вкусу пришлась, такая банка с темно-красной тягучей жидкостью, а в ней медленно перетекают один в другой пузыри такой же жидкости, только разных цветов, и не смешиваются между собой, а только все время меняют форму. Можно долго стоять и смотреть! Он мне ее чуть не подарил, но я видел, что он сам очень это любит, и не взял. Наоборот, предложил ему коврик сплести в подарок, но он грустно так говорит: да нет, спасибо, с тех пор как жена Малка умерла, у меня всякий интерес к этому пропал.
Прохожу я мимо него, а он обеими руками мне машет, активно зазывает к себе и кричит: что это с тобой? Иди сюда! К тебе важный разговор! Но я торопился в аптеку и только махнул ему издали в ответ.
А второй мой приятель — Матитиягу. Один только я и зову его Матитиягу, так-то он просто Моти, но мне жалко портить такое шикарное имя.
У Матитиягу лавочка с дешевой одеждой, но когда он торгует — не известно. Потому что он большой читатель, и как к нему ни заглянешь, все сидит и читает, иногда книжку, а чаще газету. И когда я к нему захожу, сразу начинает обсуждать со мной про политику. И что удивительно, человек вполне восточный, из Ирака — базар вообще оккупирован восточными евреями, — а взгляды, по здешним понятиям, самые умеренные. Прямо левый, что здесь означает — он за арабов. Даже непонятно, как он держится тут на шуке, где все другие прямо наоборот. И всегда он выспрашивает меня про «русим», почему они то, да почему они так, и чего хотят, и зачем приехали, если они не сионисты и не верующие. И, тоже удивительно, без всякой враждебности спрашивает, а так, с юморком. Женщины русские, говорит, ему очень нравятся, но желательно, говорит, если уж русская, так чтоб русская русская, а не еврейка. Например, на Татьяну мою он определенно глаз положил, но я ему за зло не держу, пусть смотрит, не опасный.
А иногда про себя рассказывает, как они с родителями жили в Ираке, какой у них был особняк, и сколько слуг, и какой они держали шикарный модный магазин, и как их там все уважали и почитали, а здесь вот… — и показывает рукой на свою лавчонку. И чего, спрашивается тогда, им там не сиделось? Вижу, что все иммигранты в Израиле устроены одинаково, что старые, что новые, что восточные, что русские. Наш брат тоже, только успеет очухаться от тамошней жизни и тоже начинает петь: и квартира-то у него там была прекрасная, и сервизы чешские, и гарнитуры финские, и учился-то он в спецшколе, английской-французской-математической, и инженером-то он был, и начальником, и почет ему был ото всех и уважение… А здесь вот — и показывает подъезд, который моет. Про подъезд, положим, чистая правда.
