Он написал музыку к этому фильму. Это была его самая большая и удачная работа, возможно, гениальная. Конечно, Тобиас этого не заметил, он вообще не терпел гениев возле себя. Но он и сам знал, что создал то в светлые, то в туманные периоды жизни.
Тобиас больше ничего не сказал и уселся на свое место.
Амадеус хотел спросить, на какое время заказан автобус, на котором часть группы должна выехать в Сиену, однако передумал. Пусть будет так, как будет. Изменить он все равно ничего не мог, но в душе надеялся, что найдет время на пару затяжек, до того как придется трястись долгих два часа в автобусе.
Через двадцать минут они приземлились во Флоренции. Он спустился по трапу из самолета, боясь потерять равновесие и рухнуть головой вниз на летное поле. Он шел, как старик, тщательно рассчитывая каждый шаг и сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Небо Флоренции затянули тучи, но воздух был слишком теплым для ноября. Его снова бросило В пот – теперь уже когда он шел к ожидавшему автобусу для пассажиров самолета. Времени принять наркотик не было, но его хотя бы не проверили итальянские таможенники.
Воздух в салоне был спертый, и ему стало так скверно, как уже давно не бывало. Не все окна в автобусе открывались, и у него возникло огромное желание повыбивать стекла.
На свободное место возле него уселся Тим, режиссер-оформитель фильма. Они уже работали вместе над многими проектами и успели подружиться.
– О боже, Амадеус, – сказал Тим и ухмыльнулся. – Как же дерьмово ты выглядишь!
Он лишь пожал плечами.
Тиму было известно, что Амадеус с удовольствием и регулярно напивается сверх меры, но он не знал, что тот еще и наркоман. Как композитору, пишущему музыку к фильму, Амадеусу полагалось иметь благопристойный вид. Пару раз, когда чувствовал себя достаточно хорошо, он показывался на съемочной площадке и разговаривал с Тобиасом. Но только тогда, когда уровень наркотика в его крови был на достаточном уровне и он мог спокойно и разумно аргументировать свое мнение. И так же осторожно он вел себя, когда требовалось его присутствие в помещении для монтажа фильма.
А в остальное время он работал дома, чаще всего по ночам. Он снова и снова смотрел фильм, пока ему не начинали сниться эпизоды из него, пока он мысленно не оказывался в нем и пока в его голове не начинала звучать музыка к этому фильму. Когда становилось темно и тихо, когда дым марихуаны уносил его из этих мест, в его мозгу гремели оркестры. Одурманенный, он записывал ноты, пока слышал музыку. А слышал он ее ночами напролет.
Он написал музыку к фильму, и у него получилось произведение, превратившее незатейливые картинки Тобиаса в фейерверк чувств. Его музыка настолько глубоко проникала в подсознание зрителей, что большинство из тех, кто смотрел фильм, даже этого не замечали. Он, лишь он один, был волшебником, поднявшим на Олимп какого-то Тобиаса, который не был достоин того, чтобы попасть туда.
Два месяца он жил только образами и музыкой. Он похудел на несколько килограммов, заработал общее переутомление и нервное истощение и не жил, а существовал в квартире, которую ничем, кроме как мусорной свалкой, назвать было нельзя. Монтажист Сибилла, которая считала его очень привлекательным, однажды без предупреждения заглянула к нему в гости, но увидев, как он живет, сбежала уже через пятнадцать минут.
Для Тима поездка в Сиену была своего рода игрой на своем поле. Этот город был второй родиной Тима. У него была там небольшая квартира, и он жил в Германии только тогда, когда по работе этого просто невозможно было избежать. Поскольку Тим знал, как неуютно Амадеусу в гостинице, он пригласил его на пару дней к себе. В гостиницах с их комнатами для некурящих, с маленьким мини-баром, где можно найти только воду и фруктовые соки, такой музыкант, как он, сошел бы с ума. К чему ему завтрак, если он просыпался тогда, когда столы были давно убраны? А горничные, бесцеремонно входившие в номер в девять утра, доводили его до белого каления.
В итоге великодушное предложение Тима стало решающим аргументом, и он согласился принять участие в поездке в Сиену.
Автобус остановился перед гостиницей «Nuove Donzelle», где размещалась съемочная группа. Отсюда пешком было максимум шесть минут до улицы Виа делле Терме, где жил Тим. Дом переживал не лучшие времена: грязная штукатурка бежевого цвета осыпалась с фасада, почти все темно-коричневые, мрачно выглядевшие ставни на окнах были закрыты. Небольшие выступы с железными коваными ограждениями заменяли балконы, которые и без того были редким явлением в Сиене.
– Benvenutto[89]в Сиену!
Тим улыбнулся и открыл тяжелую деревянную дверь, которую можно было скорее назвать воротами. По виду она представляла собой большую ценность, чем все каменное строение.
Каменные ступени были стерты тысячами ног, когда-то ходивших по этой лестнице. Эта мысль показалась Амадеусу очень трогательной, и он почувствовал внезапную симпатию к старому дому.
Тим открыл дверь своей квартиры на втором этаже, и их встретил застоявшийся, тяжелый, влажный воздух со сладковатым запахом.
– Наверное, ловушки для крыс полны, – сказал Тим, – воняет дохлятиной. Проклятие, Амадеус, да что с тобой? – спросил он тут же, потому что его гость покачнулся и едва удержался на ногах.
Но крысоловки, дохлые крысы и вонь были ему до лампочки.
– Мне надо сесть, – прошептал он, – мне плохо, Тим. Пожалуйста!
Перепуганный Тим поспешно проводил его в комнату, которая, похоже, служила гостиной, и распахнул окно. Дневной свет и уличный шум заполнили помещение, которое было больше, чем можно было подумать, находясь снаружи. Амадеус тяжело опустился в кресло. Единственное, на что он сразу же обратил внимание, был рояль, стоявший перед большим окном. Черт возьми, рояль в этой запущенной квартире! Он не был уверен, существует ли рояль на самом деле или у него уже начались галлюцинации.
Тим вышел из кухни с бутылкой вина и с бутербродом, который не съел в самолете и прихватил с собой.
– Больше у меня ничего нет, – сказал он, – нужно будет выйти кое-что купить. Можно не волноваться, магазины открыты до семи-восьми вечера. А потом я приготовлю что-нибудь вкусное. – Он открыл вино, взял с полки два бокала и подул в них, прогоняя пыль. – Я долго не был здесь. Это всегда такое дерьмо… В принципе, надо бы основательно вычистить всю квартиру.
Первый бокал вина Амадеус влил в себя одним махом, глубоко вздохнул и быстрыми, но уверенными движениями скрутил сигарету с марихуаной. Глубоко затянулся, закрыл глаза и запрокинул голову. Когда он после нескольких затяжек снова открыл глаза и посмотрел на Тима, глаза у него были стеклянно-прозрачные, а зрачки расширены. Но он улыбался. – Как ты себя чувствуешь? – спросил Тим. – Что-то ты так сильно взялся…
Но он только отмахнулся, растер последние крошки табака между пальцами и принялся за бутерброд. На его лицо вернулись краски жизни.
