Услышав эти слова, Эренбург поспешно застегнул пиджак на все пуговицы и поднялся из-за стола.
– Что-то душно тут у вас, – сказал он. – Топят слишком… Пошли, мой друг, пройдемся по холодку!
Змеилась поземка по тротуару и мостовой, прохожие прятали носы в поднятые воротники. Я нахлобучил новую шапку-ушанку по самые брови, а Илья плотно запахнул парижское кашне на шее.
– Не подумай, что Москва всегда встречает французов морозами, – сказал Илья. – Это наша зима приветствует тебя снежными гирляндами роз!
– Поэты всегда найдут общий язык, – сказал я, выглядывая из-под шапки. – Белые змеи роз! Красиво!
– Один наш великий писатель сказал, что красота спасет мир, – заметил Эренбург, и мне показалось, что мой друг Илья не согласен с этим великим писателем. Что ж, его право…
– От кого-то я это уже слышал, – вспомнил я. – Спасти не спасет, но немного приукрасит.
– Борьба с недобитым фашизмом спасет, – выпростав лицо из кашне, то ли в шутку, то ли всерьез сказал Илья. – Ты думаешь, не так?
– Нет, так, – сказал я. – А иначе мы с тобой тут бы сейчас не гуляли. Конечно так!
«Верит ли Илья в то, что сам говорит?» – эта мысль вертелась у меня под русской шапкой и не отпускала. Можно ли что-нибудь принимать на веру в стране, где из стен растут уши, а собственных граждан не пускают в гостиницу? Верит, не верит… В любом случае про сбор материала для романа о Сталине с ним не надо затевать разговор – ни в комнате, ни даже в лесной чаще. Страна со специфическими особенностями, но зато какой фон для будущей книги! Великая держава со своими странностями, своей атомной бомбой и своим хозяином, спустившимся с Кавказских гор. И это всё, что я знал, и этого было явно мало для моей будущей книги.
Переспрашивать Эренбурга о том, стоит ли затевать откровенные разговоры в номере гостиницы, не имело смысла: с этим и так все было ясно. Как и то, что мое дело – поиск путей сохранения мира, а не поиски ответов на неудобные вопросы. Порасспрошу Илью в Париже, когда вернусь.
До начала спектакля в Большом театре оставалось еще часа два. Давали «Лебединое озеро», столь же связанное с представлением иностранцев о России, как и увиденные мной сегодня кремлевские башни. Не могу сказать, что я завзятый балетоман, скорее наоборот. Это Кей млеет при виде трепетных балерин и набитых мышцами танцовщиков. Но сам балетный спектакль являлся лишь частью события, именуемого «посещение Большого театра». Для чужестранца, попавшего в Москву, поход в Большой, на балет, представляет собой как бы дело чести, в этом есть даже нечто сакральное: «Как, вы были в Москве и не видели балет в Большом театре?!» Это – непростительное упущение. А приглашение в Большой в день приезда, да еще на «Лебединое озеро» – уважение, и почет, и вдумчивая зоркость принимающей стороны.
Я стреляный воробей подполья, меня не проведешь. И царский «Метрополь» с его стенными ушами, и Большой театр – все это протокольные установки, комплиментарные авансы, которые надо будет отрабатывать. Но такая перспектива меня не смущала: я знал, что при малейшем давлении развернусь и уйду по-английски, не попрощавшись. И все же я верил в прагматизм русских: зная, с кем имеют дело, они предпочтут сохранить меня независимым, нежели потерять со скандалом. А будь я членом их партии, как тот же Арагон, они бы со мной расправились без лишних слов за нарушение партийной дисциплины. Как бы то ни было, у меня есть все основания продолжать начатое: защищать мир и собирать материалы для моей книги. Можно дать ей интригующее, зашифрованное название, в моем стиле: «ИС». Аббревиатура по имени и фамилии великого вождя, эффектно управляющего третьей частью обитаемого мира.
Театр был полон. Разглядывая зрительный зал, отливающий позолотой и рдеющий красным бархатом, заполненный зрителями без просветов снизу доверху, я невольно сравнил его с устройством их государства: битком набитый зал Большого – страна, сцена – Красная площадь, правительственная ложа – Кремль.
Мы с Эренбургом прошли в забронированную для нас ложу бенуара со специальным билетером у дверей – чтоб никто не забрел по ошибке. Сцена отсюда была видна как на ладони. Публика в зале рассаживалась и в ожидании начала спектакля вертела головами, разглядывая таинственных персон, укрытых в ложах. Правительственная ложа пустовала, а в нашей, рассчитанной еще человек на шесть, не было никого, кроме нас с Ильей. Даже переводчик куда-то исчез и не показывался.
Перед самым началом нашу дверь отворили снаружи, пропуская гостя – Ива Фаржа.
– Узнал, что ты здесь, и заглянул поздороваться, – сказал Фарж. – Мы с женой сидим через ложу от вас. Ты впервые в Москве?
– А ты? – спросил я.
– Ну что ты! – сказал Ив. – В пятый или шестой раз… Завтра мы обедаем вместе.
Прозвенел второй звонок, и Фарж вернулся в свою ложу.
– Ты его знаешь еще с войны? – спросил Илья.
– Кажется, что уже тысячу лет. Он из журналистов, создал сильную группу Сопротивления и даже изобрел четырехгранный гвоздь для протыкания немецких шин! В сорок четвертом я назначил его комиссаром нашего правительства в Лионе, в огромном регионе Рона-Альпы. Он спас многих, но многих и казнил. После войны стал министром продовольствия, пытался накормить голодную Францию. Видимся довольно часто, хотя и не общаемся семьями.
Прозвенел третий звонок, и занавес расступился, открыв перед нами реальность сказки.
Сказочная реальность обступала меня не только в Большом театре, но и в гостинице, и на официальных встречах с чиновниками министерства иностранных дел в строгих черных мундирах со знаками отличия на голубых петлицах; это было похоже на сюрреалистический карнавал. Особенно меня удивил мидовец высокого ранга, явившийся на прием с кортиком на черной портупее, как адмирал флота на парад. Я не мог сдержаться и вполголоса поделился своим весельем с Эренбургом. Илья моей веселости не поддержал и шепнул мне, что обмундировать дипломатов и придать им офицерский вид приказал сам генералиссимус. Есть вопросы? Нет вопросов.
Обед, за которым мы с Фаржем сидели за одним столом, друг против друга, носил официальный характер – до той поры, пока, налившись полусладким грузинским вином с красивым названием, мы не перешли на русскую водку: щеки сотрапезников раскраснелись, а языки развязались. Пили за товарища Сталина – организатора и вдохновителя всех побед, в том числе и грядущей победы в битве с военной угрозой империалистов. Пили за нас с Ивом – руководителей Всемирного совета мира и за нашего отсутствующего президента Фредерика Жолио-Кюри. Я предложил выпить за Илью Эренбурга; выпили и за него, отчего же не выпить.
После нескольких рюмок водки дипломат с кортиком уже не казался мне оперным героем, который вот-вот откроет рот и запоет арию. Арию он не пел, зато зачитал приветствие своего министра, пожелавшего нам всяческих успехов в борьбе за международный мир и пообещавшего щедрую поддержку советского народа – строителя коммунизма. Национальные отделения Всемирного совета мира, вполне обоснованно обнадеживал нас министр, будут созданы в разных странах, на всех континентах, и тогда наше движение обретет необходимый размах и завоюет сердца и умы людей по всему свету… Слушая этот оптимистический прогноз, я по-прежнему испытывал такое чувство, будто все происходит в сказочных театральных декорациях, где вот-вот может появиться либо волшебница-фея, либо ужасный серый волк. Сказочный сюжет в моей голове развивался, его ход направлял, сидя верхом на облаке в морозном московском небе, герой моего будущего романа – усатый кремлевский хозяин в зеленом полувоенном кителе и мягких кавказских сапогах. Разглядывая его снизу, с земли, я неохотно допускал, что встреча наша не состоится, не будет никакого разговора, а мой герой, этот облачный седок, так и останется сюрреалистическим ИС и таким и войдет в книгу. «ИС» – так назывался русский тяжелый танк времен войны: «Иосиф Сталин». Неплохое ведь название для романа – «ИС»! Может, так и назову свою книгу, если когда-нибудь ее начну и закончу. Возможно, это будет не роман, построенный, как задумывалось, по классическим канонам, а сказка, притча или легенда; все может быть. Сегодня, на второй день жизни в Москве, я был уверен в чем-либо куда меньше, чем позавчера.
