небольшие сазанчики, усачи, маринки.
Стало смеркаться, и мы решили, что пора приступать к приготовлению ухи.
Олег Лобанов и Ораз Сопиев взяли на себя потрошение рыбы, а я занялся костром. Разжигая костер, я случайно обратил внимание на легкую тень, мелькнувшую на шоссе, над которым возвышалась береговая насыпь. Продвинувшись на метр-два к берегу канала, тень остановилась.
«Наверно, кошка или собака, — подумал я. — Шакал вряд ли придет».
Об увиденном я сказал друзьям.
— Держу пари, что это не кошка и не собака, — негромко произнес Ораз.
— А кто же? Может, волк? — спросил Лобанов. — Жаль, ружья нет, а то бы пугнул.
— И не волк, — спокойно возразил Ораз. — Однако не будем гадать, лучше помолчим и посмотрим, что будет делать дальше этот загадочный зверь.
После короткой остановки «загадочный зверь» двинулся к берегу, покрутился там, опустив голову. Потом в несколько прыжков взобрался на самый верх песчаной насыпи и оттуда, словно с наблюдательного пункта, уставился на нас. На желто-зеленом фоне догорающего заката мы увидели четкий силуэт зверя и песчаного гребня, на котором он сидел. У зверя был пушистый хвост, острая мордочка и небольшие стоячие уши.
Это была лиса-караганка. Со скучающим видом она взирала на нас, как бы говоря: «Эх, братцы, и надоели же вы мне! Убирались бы отсюда поскорее»…
— Вот видите, — сказал Олег Павлович, усердно занимаясь чисткой рыбы, — что означает вода в пустыне. Все тянутся к ней: человек, зверь, птицы, деревья, трава. Вот и эта Патрикеевна примчалась не иначе, как утолить жажду после сытного ужина.
— А по-моему, наоборот, — ответил Сопиев, — пришла поесть. Причем, я уверен, что это не первый ее визит на берег канала. Здесь бывают люди и оставляют часть своих съестных припасов: колбасу, хлеб, мясо, консервы. Приходит эта лисица и поедает остатки людского пиршества. Вот и сейчас она ждет не дождется, когда мы отсюда уедем.
— Стало, быть, опыт у нее есть? — произнес Олег, разрезая рыбу.
— Безусловно!
— Н-да… В двадцатом веке и зверь какой-то другой пошел, более общительный что ли? — пробасил Лобанов. — Не то что раньше. Раньше эту Патрикеевну днем с огнем не нашел бы. А теперь…
— Если захочешь есть, поневоле будешь общительным, — в тон Олегу ответил Сопиев.
Вечерний сумрак сгущался все больше. Песчаный гребень и сидевшая на нем лиса-караганка незаметно исчезли, словно растворились в ночной темноте. Сквозь черноту неба пробились звезды невиданной яркости и чистоты. Их отражения расплывчатыми пятнами дрожали на темной, бесшумно скользившей воде. Изредка тишину нарушал резкий всплеск разыгравшейся рыбы да откуда-то издалека доносился ленивый собачий лай.
Когда костер разгорелся, мы поставили на него треногу, на треногу — кастрюлю, а в кастрюлю сложили рыбу, картофель, лук, лавровый лист. Воды налили немного, с таким расчетом, чтобы уха получилась как можно гуще.
Костер потрескивал, постреливал угольками. И было в этой стрельбе и потрескивании что-то древнее, глубоко мирное, располагающее к легкому задумчивому молчанию.
Я думал о том, как много необыкновенного можно увидеть на природе за короткий срок, и сколько отрады это дарит человеку.
А сколько неожиданных встреч и наблюдений у того, кто проводит на природе месяцы, годы!.. В этом отношении вполне счастливым человеком я считал Ораза Сопиева. Он часто ездит по республике, много видит. Приглашая его на рыбалку, я знал, что недавно он вернулся из поездки на правый берег Амударьи. Хорошо бы было послушать его…
Поправив дрова в костре, я сказал:
— Друзья, до ухи еще… минут двадцать. Давайте послушаем за это время «отчет» нашего уважаемого коллеги, доктора наук Ораза Сопиева о его экспедиции на правый берег Амударьи.
— Черт возьми! — перебил меня Лобанов, — ты так пышно говоришь, как будто нас не трое, а по меньшей мере тысяча, и мы не на канале, а где-нибудь в просторном конференц-зале академии наук. Впрочем, я присоединяюсь к данному предложению.
Выжидающим взглядом Олег уставился на Ораза.
— Ну, что ж… Я готов, — глуховатым голосом произнес Ораз. — Да вряд ли мое сообщение будет для вас интересным.
— Скромность украшает человека, но ты, брат, не томи, — настаивал Лобанов. — Иван и я просто задыхаемся от любопытства. Особенно я. Ведь я никогда не был в тех краях.
Облокотившись на спальный мешок, Олег Павлович приготовился слушать. Я последовал его примеру: так же, как и Лобанов, я ни разу не был на правобережье Амударьи и не имел понятия о том, какие там птицы, животные, ландшафт.
Ораз сидел, скрестив ноги, и глядел на пляшущее пламя костра. Вытянутые руки положены на колени. На смуглом, скульптурно-четком лице — отблески огня. Ораз вздохнул, чему-то улыбнулся.
— Не смейтесь, если я скажу, — начал он, — что больше всего в моей поездке мне запомнились облака. Это, конечно, лирика. Я понимаю. Но так было на самом деле.
Это были легкие весенние облака, наполненные нестерпимо-нежным, веселым светом. Они занимали все небо и казались неподвижными. В действительности они быстро летели на север, и по степи, изрытой ветрами, легко скользили широкие, синие тени. Степь напоминала пятнистую шкуру леопарда.
Я шел по дороге пешком. Следом за мной ехал мой «газик». На обочинах густо росли ирисы. Обрамляя желтизну дороги, они двумя голубыми лентами далеко уходили к горизонту.
В лощинах паслись отары овец. Заметив где-нибудь пастуший шалаш, я сворачивал с дороги и шел к чабанам. Чабан всегда рад гостю. Меня тоже встречали приветливо, угощали чаем, каурмой или же хорошим рассказом. В свою очередь я расспрашивал о птицах, о травах, об охоте.
— Мы тоже на птиц охотимся, но чаще без ружья, — сказал мне один пастух за пиалой чая.
— Чем же вы их бьете? Палкой, что ли?
— А мы их не бьем. Капканами ловим, — ответил чабан.
«Вот как! — подумал я. — Интересно. Каких же птиц они ловят капканами?»
Чабан, словно угадав мои мысли, ответил сам:
— Капканами мы ловим тогдори.
— Тогдори? — удивился я. — Не ожидал.
Тогдори — это джек-красавчик или джек-вихляй. В степях правобережья Амударьи их оказалось немало. За час пешей ходьбы я встретил рядом с дорогой четырех вихляев. Отправляясь в экспедицию, я получил разрешение на отстрел нескольких красавчиков, но добыл всего одного. Они близко подпускали к себе, словно тот край был краем непуганых птиц. На второго у меня рука не поднялась. Доверчивость птиц и весна обезоруживали меня.
Добытый мною красавчик был буланого цвета. Даже глаза и те были рыжие, под цвет песка. Бока и верх — в тонких темных штрихах. Вдоль шеи — длинные черные перья. Одним словом — красавчик. И вихляем его тоже не зря прозвали. Это я понял из разговора с чабаном.
— Однако тогдори — птица забавная, —
