попрощаться с отъезжающим Дельвигом и встретил у него Пушкина с Баратынским. Вышел знатный терцепт поэтов – три друга, три вдохновения. Что за чудное свидание! А что же вижу я здесь? Терцепт благоглупостей?
— Вы с Пушкиным знакомы?! С Александром Сергеевичем?! – взволновался я не на шутку.
Боже, поэту осталось жить меньше года! Быть может, удастся его уберечь от дуэли с Дантесом?
— Ваше Высокоблагородие, вы уж ему непременно напишите, чтоб не ездил на Черную речку.
Фонтон нахмурил брови, не понимая моих слов, потом грустно отказал:
— С некоторых пор он считает меня le renegat, мы прекратили общение. Не будем более об этом, – пресек мою попытку настаивать взмахом руки. – Сейчас нам не до виршей. Прежде хочу понять, в чем ваше затруднение и почему ко мне прибежали.
Пояснил нашу промашку с таймингом и опасение, что Умут-ага проснется не вовремя и своим вмешательством испортит нам дело.
Фонтон прекратил свои метания по комнате, уселся за стол и решил прожечь во мне взглядом дырку. Помолчал пару минут, вздохнул и спросил:
— Сестра на улице с ребенком в паланкине? Все в той же одежде? Она и сын?
Я подтвердил:
— Их Фалилей, наш арап, охраняет.
— А меня вы решили сделать стражем ваших нелепостей? Вам не пришло в голову, что на выходе из Босфора, у фортов, пароход могут задержать?
Мы обескуражено переглянулись: такой расклад мы как-то упустили.
— Мальчик не обрезан? То есть кудри остались? – продолжал Фонтон спрашивать непонятное.
— Еще не успели. Причем тут его волосы?
— Когда цирюльник проводит обрезание, ребенку впервые обривают голову, – пояснил резидент. – Вы, небось, и шапочку с золотыми монетами не догадались снять?[1]
Пристыжено кивнул, уже догадываясь, куда он клонит.
— Давайте объясню очевидную последовательность событий. Турок очнется, побежит в порт спрашивать про жену и сына. Узнает, что на пароход «Нева» погрузились женщина с ребенком в восточной одежде в сопровождении лысого грека. Тут же упреждают форты на выходе из Пролива. Пароход задержан, жену с сыном возвращают разозленному мужу, тебе, Коста, сносят с плеч дурную голову. Все! Операция моя – такая волнительно-безупречная комбинация – летит псу под хвост! Спенсер уплывает. Занавес!
— Эээ… – промычали хором втроем. Крыть было нечем!
Фонтон встал из-за стола, открыл шкаф и долго там копался. Наконец, вытащил европейское женское платье и какой-то капор. Сунул все в руки Цикалиоти.
— Что вы все на меня вылупились, словно привидение увидели? Да, мне в моей работе и не в такое доводилось переодеваться. Давайте, юнкер и Ваше преподобие, ступайте во двор. Пусть ваша похищенная Азия сменит одежду прямо в паланкине. Потом приведете ее сюда и ребенка несите. Мы же вот с этим авантюристом пошепчемся накоротке.
Стоило моим подельникам нас покинуть, он порывисто шагнул ко мне и, глядя прямо в глаза, выдал такое, чего я совсем не ожидал:
— Что смотришь виновато? Думаешь, дело запорол? – внезапно обнял меня крепко. – Горжусь тобой!
От растерянности я лишь заморгал, даже носом шмыгнул.
— Решительность! Натиск! Экспромт! Даже Спенсера догадался вовлечь! Но как ты ловко всё обставил! Всех притянул – и деться некуда! Уверен теперь в успехе твоей миссии. Но запомни: просчитывай все наперед и имей всегда запасной план. Такой, как сейчас сотворил. Думаешь, я не понимаю, что и меня в свои планы заранее включил? Засадный полк по имени Фонтон, вот ведь пулю отлил, так отлил! Расскажи кому – не поверят! Присядь!
Я пристроился на краешке стула, готовый вскочить по первому слову, но от реплики не удержался:
— Вы тоже, ваше Высокоблагородие, не в накладе. Все по-вашему выходит нынче. От Черкесии мне теперь не отвертеться.
—На мой гнев начальственный внимания не обращай: мне с людьми этими еще работать. Да ты и не робеешь, как я погляжу. Далеко пойдешь, ежели на первом суку не повесят. Ты мне другое объясни. Как так выходит? Смотрю тебе в глаза, там гордость и предубеждение. Как роман Джейн Остин. Целый роман в глазах. Хорошо, спишем на твое карбонарское прошлое: вы, греческие повстанцы, ни Бога, ни черта не боитесь, на вышестоящих смотрите, как на пыль под ногами. Но все равно. Многое в тебе не вяжется, странный ты. Очень странный, – повторил задумчиво и вдруг резко спросил. – Откуда грузинский знаешь?
Что ему ответить? Правду? Откликнулся твердо:
— У каждого – свои секреты.
— Секретов в тебе, как блох на псарне. Глупо спрашивать про твои капиталы после твоей истории с кади. Наслышан… Сперва догадывался, что дело нечисто, теперь уверен…
— Свое забрал у грека, я не вор, – вскинул голову.
— Вот-вот, все те же гордость и предубеждение под соусом из тайн. Убил врага, выкупил абиссинца. Теперь женщину из сераля выкрал. Хода обратно в Константинополь тебе теперь не будет. Многие твои поступки мне не понятны, мотивы – еще боле. Нету для тебя правил и законов. Словечки необычные, привычка к маскараду, познания в русской литературе… Кто ты, Коста Варвакис?
Ну и вопросик! Рассказать всё? Про будущее? Про то, что здесь, в Константинополе, уже завязаны узлы самой длинной войны в истории России – Кавказской? Или про то, что новые узелки цвета крови уже вяжутся – и здесь, и в Лондоне, и в Петербурге? И как предотвратить войну, до которой осталось меньше двадцати лет – ту самую, которую в учебниках назовут Крымской и в первый день которой мне суждено погибнуть?
Не поверит мне, сочтет сумасшедшим. Никто не поверит. Да и нет у меня твердых доказательств – нужно было лучше в школе историю учить. Зато я в центре событий! Уже пинаю колесо этой самой истории. Смогу многое изменить, если не смогу предотвратить. Не в этом ли суть моей миссии? Быть по сему!
— Я – Коста Варвакис, сын Спиридона, – ответил не колеблясь.
— Ну, что ж, Коста Варвакис, сын Спиридона, пожелаю тебе удачи. О долге перед Царем и Отечеством говорить пока рано. Но прошение о подданстве уже в диппочте, поплывет вместе с тобой на одном пароходе. Дай бог, еще свидимся! И клятву твою на служение приму лично!
Смотрел на меня серьезно, непонятно чего ожидая – признания, отказа, благодарности, уверений в преданности или жалоб. Мне было, что ему сказать и в чем его упрекнуть. Но и благодарить было за что. Жизнь, она сложная штука. Я молча кивнул.
