из холодеющей конечности берсерка.
Дочь Ормульфа Хальфдана, с дотошностью психоаналитика изучившая историю моих приключений, исходила из того, что у меня менталитет викинга. Но я-то – не он!
То, что для местного головореза – серьезное отступление от базовой модели поведения, для меня – жизненная норма. К примеру, здешние привыкли взвешивать сказанное (даже в запальчивости) слово. Чисто как наши уголовники. Оно и понятно. Это у нас за опрометчивые слова тебе просто врежут по морде. Здесь же за необдуманную реплику могут и башку снести.
Кстати, еще один эпизод, о котором я не рассказал Рунгерд. Это когда я по неопытности спровоцировал Стюрмира. Тоже ведь запросто мог оказаться со свернутой шеей.
Но доверимся специалисту. Рунгерд лучше знает, что нужно скандинавским злым духам. Тем более, других вариантов у меня все равно нет.
– Ну и что мне теперь делать? – спросил я.
– Как что? – Рунгерд даже удивилась. – Попроси Одина о защите! Пусть он избавит тебя от мести мертвых.
Интересное предложение.
Как бы так поделикатнее объяснить, что Один – не герой моей детской сказки…
– Рунгерд, я не уверен, что он меня услышит, – сказал я, тщательно подбирая слова. – Я ведь рожден далеко отсюда, и у нас там другие боги.
– Ну и что? – Рунгерд удивилась еще больше. – Теперь ты здесь. И я вижу явные знаки того, что Отец воинов к тебе благоволит. Принеси ему жертву, попроси покорно – Один любит, когда ему покорны, – и он тебя очистит!
– Жертву? – Еще чего не хватало. Даже если я и решусь утопить в море какой-нибудь корабль вместе с командой, кто же мне такое позволит?
– Для начала хотя бы петуха, – сказала Рунгерд, развеяв мои страхи. – Я продам тебе подходящего. Недорого.
Глава 44,
в которой герой общается с Одином
Наверное, за эти деньги можно было бы купить целый курятник, но я не торговался. Будем считать это платой за совет. Тем более что сравнительно недавно я предлагал госпоже Рунгерд золотой браслет стоимостью в хорошую кольчугу.
Короче, петуха я купил.
Мой естественный вопрос: где теперь находится тот, которому предназначена птичка, вызвал у внучки финской вельвы очаровательный смех.
Засим меня торжественно отвели к дому одноглазого любителя свежей крови.
Это оказалось наполовину вмурованное в холм строение с крепкой деревянной дверью. Чтобы не сбежал, надо полагать, поскольку в жилых домах данам вполне хватало кожаного полога. Дверь была прикрыта, но не заперта.
– Иди же!
Я замешкался, и Рутгерд пихнула меня кулачком в бок.
– А ты?
Взрыв смеха.
– Я? Я? – Рунгерд хохотала и не могла остановиться. Ей, кстати, шло.
Что я опять сморозил?
Сморозил.
– Я женщина, – отсмеявшись, поведала она.
Ну да, а то я сам не вижу!
– Мы, женщины, не поклоняемся Гунгниру[43]. Нам больше по нраву красавчик Фрейр[44] и его копье! – Тут она самым неприличным образом ухватила меня за гениталии.
Я аж подпрыгнул, а Рунгерд вновь залилась смехом. Но тут же вновь стала серьезной.
– Будь осторожен, Ульф Вогенсон! Отец воинов сам любит пошутить, хотя шутки его мало кому по вкусу. Однако он очень не любит, когда его дети подшучивают над ним! Помни: ты в его власти. Так что перестань ухмыляться, иди и сделай все, как надо!
Внутри было как-то мрачновато. И скверно пахло. Падалью. Черный петушок, которого я держал за лапки, вяло трепыхнулся.
По мере того, как мои глаза привыкали к темноте, прорисовывалась внутренность подгорного жилища. В подробностях. Подсветки хватало. Боги не боятся холода, поэтому сквозь щели между бревнами пробивался дневной свет. Он падал на мрачные хари идолов, порожденные фантазией датских резчиков, и можно было не сомневаться: сумасшедший дом был бы подходящим приютом для авторов подобных шедевров.
Вспомнился словенский Сварог, на празднике которого мне предлагали роль «жертвенной птички». Тот бог был куда внушительней, чем эти деревяхи с раззявленными ротиками. Впрочем, сии монстры, судя по всему, домашний вариант. У словен в домах тоже стояли уродцы-идолы – уменьшенные копии главных божеств. Предметы интерьера, так сказать. Возможно, где-то имеется и полноценное капище Одина, где Отец воинов изваян в три человеческих роста.
Так, ну и кто из вас, деревянных, главный бог скандинавского пантеона?
Видимо, этот. «Стоит статуя, рука поднята…» А вместо гранаты в воздетой руке – копье. Аккурат в меня целится, чурка копченая. Один глаз – белый, а другой – черный… А что это на нас надето? Никак кольчужка… Причем сильно поюзанная. На тебе, боже, что нам не гоже[45]…
Как я ни старался, проникнуться суеверным трепетом не получалось.
Деревяха и деревяха. «Рот» раззявлен, «ноги» – в раскоряку…
Внутри у идола что-то зашуршало и несолидно пискнуло. Крыса?
Главный бог, у которого в брюхе – крысиное гнездо. Ну как тут исполниться почтением, скажите на милость?
Однако дело делать надо. Иначе уважаемая Рунгельд Ормульфовна меня не поймет. Прощай, петушок! Судьба твоя – стать жертвой традиций.
Взмах ножа – и птичья головка летит под «ноги» идолу.
Брызжущий кровью обрубок петушиной шеи я сунул в дыру, имитирующую рот…
…Тут меня проперло! Словами такое передать трудно. Я ощутил себя железкой, сунутой внутрь электромагнита, по которому внезапно пустили ток. Ощущение было такое, будто сквозь меня хлынули невидимые волны. Меня словно приподняло над землей, голова закружилась…
От неожиданности я выронил петуха и ухватился за нависшее копье…
Долбануло разрядом вольт этак на двести. Вмиг исчезло ощущение руки и доброй половины туловища. Я позорно взвыл. Ну так и было с чего. Меня трясло, как припадочного. Вокруг густилась тьма… Деревяхи… Черт! Они ожили, придвинулись ко мне, закружились… Или это я завертелся…
Что характерно, мне совсем не было страшно. Я наблюдал за всей этой чертовщиной словно со стороны. Холодным разумом…
Но недолго.
Усыпанная костями и прочей дрянью земля долбанула меня по физиономии, и я очнулся.
Ох, блин! Как хреново!
Кое-как я взгромоздился на четыре кости. Меня трясло. Руки-ноги – как чужие…
Потребовалось не меньше минуты, чтобы собраться с силами и привести себя в вертикальное положение. Ей-Богу, я бы удрал отсюда и на четвереньках, но в уголке сознания чудом удержалась мысль, что по ту сторону двери ждет Рунгерд. Хорош я буду, если выползу на карачках…
Так что я все-таки встал. Зацепился за чей-то «локоть», воздвиг (иначе не скажешь)
