порядок своим неподчинением. Пожалуйста, откройте машину.
Заладил, сука.
Так, Илюша, ты же сангвиник. В стрессовых ситуациях ты говоришь: «Пу-пу-пу», — и сохраняешь какое-никакое спокойствие, чтобы здраво рассуждать. Так что давай, думай. Какие опции тебе доступны?
Бахнуть иллюзию на всех клюкволюдов разом я точно не смогу. Я, конечно, прокачиваюсь, — и отнюдь не потихоньку, — но вот буквально этим утром я еле-еле удерживал морок на двух зомби и лице сестры.
Можно, конечно, создать иллюзию какого-нибудь товара. Чисто вот загородить клюкволюдов стеной чего-нибудь такого, что есаул побрезгует трогать. Чего-нибудь такого, что даже проверять тошно. Чего-то мерзкого, противного, отвратного всему миру.
Ахах!
Знаю! Штабелями Струкановых-Доевых! Голых и ласкающих друг друга! Вот он, конечно, охуеет от такого зрелища.
Так, ладно.
Иллюзиями делу не поможешь. Можно, конечно, начать разыгрывать карту с нелегальными мигрантами, морально подготовить есаула к шоку, затем открыть машину и надеяться, что клюкволюды надёжно заткнут Неврозову рот, но…
Но нихуя. Нельзя прогибаться под таких вот ребят. И особенно нельзя прогибаться под них в тот час, когда им навалили лишней власти.
— Пу-пу-пу…
— Что, простите?
— Да думаю я, погоди.
— Откройте машину немедленно!
Ого! А он орёт! А он, оказывается, умеет эмоционировать. Ну ладно, блядь…
— Позови барона Мутантина, — сказал я.
— Что⁉
— Что слышал, есаул. Выполняй.
— Не понимаю, при чём здесь барон Мутантин!
— При том, что ты, шавка продажная, сидишь у него на зарплатке, а барон мой должник. Так что давай-ка, метнись и…
ДЫХ! — раздался грохот позади. Я обернулся и увидел, как на цельнометаллических городских воротах Торжка образовалась вмятина размером со шкаф-купе. — ДЫХ! — а вот ещё одна.
Волна дошла до города. Всем срочно трепетать!
Люди в пробке заорали на сотню голосов. Народ побросал машины и со всех ног бросился бежать подальше от ворот; вглубь города. Некоторые отморозки выехали прямо на тротуар; кто-то застыл от шока, сжимая руль и глядя вникуда.
За какую-то долю секунды началась паника. Жаль, что не все люди умеют делать «пу-пу-пу»; тогда бы мир стал чуть более спокойным и понятным местом.
Есаул тут же схватился за рацию и сообщил кому-то, что в таком-то секторе такие-то неприятности, и всем магам дымковской школы срочно надлежит прибыть на место.
— Ой прямо всем, — сказал Вышегор, выстрелил бычок на обочину, выдохнул облачко табачного дыма, развернулся и зашагал к воротам.
— Ты хоть знаешь, как оно работает, есаул⁉ — крикнул он, не оборачиваясь; прям круто так, прям круто-круто, как герой боевика.
Майор Оров вошёл в толстенную арку городской стены и подошёл к воротам. ДЫХ! — очередная вмятина образовалась рядом с ним.
— Да подожди ты, — сказал он настырным химерам, а потом посмотрел куда-то в сторону. — Так, — сказал он со знанием дела. — Так-так-так…
Вышегор напрягся всем телом, натужился изо всех сил, — квадратную челюсть аж начало подтряхивать мелкой дрожью, — и начал двигать землю.
Не уверен в правильности подобранной терминологии, но насколько я понял происходящее, было так: Вышегор убрал подпорку, которая удерживала от падения толстенную и тяжеленную аварийную заслонку. И как только этой подпорки не стало, многотонная каменная хреновина начала заваливаться набок.
ДЫ-ДЫ-ДЫХ! — заслонка упала прямо за спиной майора Орова. И вновь он даже не обернулся, а только лишь потянулся за новой сигаретой.
— Это глава одного из моих кланов, — как бы невзначай сказал я Струканову-Доеву.
— Слышь? — уточнил я и повернул голову, но есаула уже не было рядом. — Эй! Эй, блядь! Куда⁉
Но было поздно.
Казаки уже открыли рольставни.
Без малого сотня зеленокожих дриад вперемежку с магами, которые уже перекинулись в человеческий облик, щурились от резкого солнечного света.
Струканов-Доев смотрел на клюкволюдов. Клюкволюды смотрели на Струканова-Доева.
— Передайте герцогу, что у нас ЧП, — произнёс есаул в рацию…
* * *
Приёмная целого герцога. Не усталая от жизни администрация, а стеклянная семиэтажка в самом центре города.
Как её правильно назвать? Особняк? Имение? Поместье? Да хер его знает, не суть.
Здесь в отличии от покоев Мутантина не пахло ни рококом, ни барроко, ни даже эпохой возрождения. Здесь не было ни картин, ни барельефов, ни ковров с высоким ворсом. Здесь даже мебель была без завитушек и шёлковой обивки.
Никаких тёмных тонов.
Всё вокруг либо белое, либо прозрачное. Всё чистое вокруг, всё аккуратное. Из украшательств только зелень. Фикусы в квадратных кадках, лимонные деревья, мини-клумбочки с простым и незатейливым газоном.
— Входите, — меня наконец-то вызвали.
— Пойдём, — я похлопал по колену клюкволюда.
Мохобор посоветовал мне взять с собой именно его, дескать, парень-кремень и не подведёт. Огромный, плечистый, волосатый. Ну… не волосатый, конечно, — вместо волос у него была густая копна каких-то вьюнковых, которые ниспадали ниже плеч, — но волосато-выглядящий.
Рожа у клюкволюда была серьёзная. Такая… бычья.
А ещё он очень забавно передвигался — припадал низко к земле и ходил на полусогнутых, как краб. Ну или как… не знаю. Сумоист?
— Си синьор, — сказал клюкволюд.
— Молодец.
Задержка по всей видимости была вызвана тем, что люди не знали… а что именно я нарушил? И что мне полагается вменять?
Мы вошли в кабинет герцога Крафтовского. Тот оказался маленьким рыженьким мужчиной на пороге старости; именно такие вот ребята в детстве убивают лопатами своих дедов. Веснушки у герцога были везде. Веснушки на лице, веснушки на шее, веснушки на руках. Уверен, что когда герцог закрывает глаза, он видит веснушки на обратной стороне века.
И писька у него поди… конопатая!
Карл Сергеевич — так его звали.
Когда я вошёл, Карл Сергеевич Крафтовский сидел в пол-оборота, смотрел через стеклянную стену на город и грыз ноготь.
—…мы не знаем, что это такое, — докладывал ему Струканов-Доев. — Вот если бы мы знали, что это такое, но мы не знаем, что это такое. А он, — есаул ткнул в меня пальцем, — говорит, что это мексиканцы.
— Си сеньор, — поддакнул мой клюкволюд. — Гильермо-дель-торо.
— Угу, — отозвался Крафтовский.
О, да, я сразу же почувствовал этот запах. Запах горящей плоти. Под Карлом Сергеевичем прямо сейчас горело кресло, и мысли его были далеко-далеко. Фура, гружёная мексиканцами сейчас была наименьшей из его проблем.
Волна.
Крафтовского интересовала лишь волна.
— Карл Сергеевич, добрый день.
— Ммм? — он повернулся, увидел меня, увидел клюкволюда и не сразу понял, кто мы такие и что мы здесь делаем.
— Помещик Прямухин, — напомнил ему я.
— Ах да, помещик. А это кто?
— Это работник моих авокадовых плантаций, — ответил я. — Сеньор Роберто Трухильо.
— Гильермо-дель-торо, — отозвался Трухильо.
— Ну что ж, помещик, присаживайтесь.
Я с радостью пристроил спящих бомбожопиц на уютный стул с кожаной обивкой и с удовлетворением отметил, что Струканов-Доев стоял; ему присесть не предложили.
— Расскажите в двух словах, — попросил меня Крафтовский.
— Рассказываю в двух словах, — начал я. — Моё поместье расположено примерно в получасе езды от Торжка, а потому я вроде как являюсь подданым Вашей Светлости и живу на земле, за которую Ваша Светлость отвечает.
— Угу.
— И так уж вышло, что у меня есть знакомый в Хабаровске, который не далее, как полгода назад арестовал у наших берегов судно с почти что сотней бедных и несчастных мескиканцев, которые бежали из погрязшей в преступности Латинской Америки в нашу справедливую, могучую и славную Российскую Империю. Так ведь, Трухильо?
— Си, сеньор. Бежали.
Тут я уебал клюкволюда по коленке, чтобы не забывался.
— Гильермо-дель-торо, — поправился Трухильо.
— Угу, — Крафтовский тем временем снова отвернулся к окну и почти не реагировал на внешние раздражители.
— Карл Сергеевич?
— Да-да, продолжайте.
— Так вот когда я узнал об этих бедных мексиканцах, в первую очередь я подумал, а что эти люди могут сделать для моего отечества? Чем мексиканцы могут быть полезны Кувшиновскому району Тверской области?
— Угу.
— И тогда я подумал так: Илья Ильич, ведь у тебя столько необработанной земли в собственности. Почему бы не разбить на ней авокадовые грядки? Тем более что для мексиканцев авокадо, как для русского человека яблочко, они про авокадо знают всё. И тем более, что эти мексиканцы владеют природной, — сугубо мексиканской! — магией. Да, Трухильо?
— Си, сеньор.
— Как вы называете эту вашу магию?
— Гильермо-дель-торо!
— Вот, — кивнул я.
Карл Сергеевич молчал. Тут я увидел вдали, за стеной, уже знакомую мне рожу Жираньи. Тварюга топталась у городских стен.
