— Сначала я привез тебя сюда, на наше старое место любовных свиданий, а теперь хочу увезти в какой-нибудь мотель.
— Да, быстровато. Такого, честно говоря, я не предполагала. Интересно, за кого вы меня принимаете? Значит, найдем миленький уединенный мотель, хорошо проведем время, ну и все такое прочее, так?
— Нет, Джоан, не стоит так шутить. Поверь мне, не стоит. Дело совсем в другом. Мы уже достаточно далеко от города, но все равно поедем и дальше. К сожалению, я не герой. Заговорщики слишком сильны, умны и безжалостны. Они не знают пощады. Мы проедем еще несколько миль, остановимся, ты сможешь позвонить маме и успокоить ее, придумав какую-нибудь милую правдоподобную ложь, затем мы проедем еще несколько миль, действительно найдем миленький уединенный мотель и зароемся в нем, как в нору. В двух разных комнатах, если ты так захочешь. А рано утром первым делом сделаем оттуда несколько междугородных звонков людям, которые, надеюсь, все еще меня помнят и прислушаются к моим словам. А затем будем терпеливо ждать. Вернемся в город только после того, как федералы возьмут ситуацию под полный контроль.
Она понимающе кивнула, чуть помолчала и сделала еще одну глубокую затяжку, прежде чем начала говорить.
— Герои на редкость скучные люди, Геван. Во всяком случае, так мне всегда казалось. В одном таком я разочаровалась, когда мне было всего одиннадцать. Даже если во всех ваших догадках не более двадцати процентов правды, то и тогда имеет прямой смысл хотя бы на время куда-нибудь исчезнуть. Затаиться. Но затем вам предстоит сделать еще одну вещь. Важную вещь, Геван. Когда-то, в те незапамятные дни, мне приходилось исполнять немало ваших приказов и распоряжений. А теперь настало время и вам исполнить один мой приказ, одно мое распоряжение, сэр, всего только одно. Но выполнить. Честно и добросовестно, как это всегда делала я. У вас слишком долго не было повода гордиться самим собой. Вы не радуете сами себя. Вы давно уже разучились получать какие-либо по-настоящему настоящие, простите за невольную тавтологию, удовольствия. Поэтому вот что я вам приказываю: когда этот кошмар закончится, вы должны немедленно, повторяю, немедленно вернуться на работу, для которой вы созданы, и наконец-то перестать быть одиноким, всеми покинутым и скучающим от безделья пляжным мальчиком.
Да, такого мне давно никто не говорил. Я сидел, ожидая, когда меня захлестнет волна благородного гнева, раздражения или по крайней мере возмущения. Но вместо этого одна только мысль о возвращении почему-то вызвала у меня в животе сладостное покалывание, которое бывает от предчувствия радости и ожидания.
— Вы просто чудо, мисс Джоан!.. Ну что ж, приказ есть приказ, и я готов его выполнить, мэм. Честно и добросовестно. Как вы в свое время.
Она радостно засмеялась. Я импульсивно протянул руку и взял ее за кисть. Мне так хотелось притянуть ее к себе и скрепить наши обещания легким, радостным, но при этом отнюдь не воздушным поцелуем. Ее смех прекратился. Кисть была теплой, приятной для прикосновения и утонченной. В ее теле почувствовалось трепетное сопротивление, затем в наступившей тишине я услышал, как она вдруг затаила дыхание.
Как же хорошо, подумал я. Как же просто здорово, что все происходит именно так, что теперь я нахожусь под надежной защитой нашей обоюдной нежности и могу не бояться, что при моем малейшем прикосновении эта уже желанная, очень желанная женщина вдруг резко возбудится и со сладострастными стонами, невнятным бормотанием, с закрытыми глазами набросится на меня с агрессивным, чисто животным желанием немедленно использовать находящегося рядом самца. А если ее вдруг прервут, не дав дойти до оргазма, ей, скорее всего, потребуется немало времени, чтобы попытаться хотя бы вспомнить мое имя.
Джоан каждую секунду, каждое мгновение точно знала, кто я такой, и даже произнесла мое имя уже после первого, робкого поцелуя. Затем с коротким, почти беззвучным смешком встала на сиденье на колени, взяла мое лицо в обе руки, осыпала его поцелуями, прежде, чем ее губы впились в мои со страстью взрослой женщины, которая безошибочно знает, чего и, главное, кого она хочет...
Я крепко прижал ее к груди, молча восторгаясь сладостью соприкосновения наших тел, настолько совершенной, будто я только что вернулся к себе домой после долгого и утомительного пути. Шелковистая прядь ее волос касалась моей щеки, быстрое биение наших сердец и учащенное дыхание будто бы слились воедино. И хотя этой близости конечно же было недостаточно, я мечтательно подумал, что сладостное и полное единение наших тел — которое казалось неизбежным, но только в другое время и в другом месте — каждый раз будет тоже нести с собой чувство незавершенности наслаждения, нетерпеливого ожидания скорейшего продолжения. Я не сомневался, что наши тела идеально подойдут друг другу, сольются, как что-то абсолютно неделимое. Мы оба чувствовали это. Душой и сердцем. Потому что знали, что это будет символизировать еще и бесценный союз душ раба Божьего Гевана Дина и рабы Божьей Джоан Перри.
Я нежно прошептал ей в ухо:
— Помню, ты говорила, что «час пик» миновал, все закончилось. Это так?
— Конечно закончилось, дорогой. Просто я не сказала тебе, чем это стало. Просто держи меня вот так, крепко-крепко, и не отпускай долго-долго...
Интуитивно бросив случайный взгляд через окно машины на ее стороне, я вдруг заметил там смутный, безликий силуэт человека. Инстинктивно дернулся было, чтобы прежде всего закрыть замок на ее дверце, но в тот же момент кто-то снаружи резко распахнул дверцу на моей стороне, крепко схватил меня сзади за горло, сдавил его и начал с силой тащить наружу. Джоан громко закричала...
Я отчаянно пытался вцепиться в рулевое колесо, но моя рука соскользнула, и я с громким шумом вылетел из машины прямо на мокрую траву. В течение, казалось, бесконечного падения я невольно подумал, насколько же было глупым даже не потрудиться проверить, не едет ли кто-либо за нами. Специально поотстав, с потушенными фарами... На память тут же пришел огромный ревущий грузовик, пытавший раздавить меня в лепешку на крутом склоне практически сразу после того, как я покинул дом Ники. О моем приезде, равно как и о решении поддержать Грэнби, ее заранее предупредил Мотлинг. Наказание за проявленную глупость было вполне заслуженным и жестоким. Даже слишком жестоким, учитывая, что во все это теперь оказалась втянута и Джоан. Моя Джоан! Они ведь наверняка тем или иным способом заставили ту бедную девушку по имени Брейди говорить, прежде чем ее убили.
Падение было довольно болезненным, но оно по крайней мере освободило мое горло от смертельной хватки. Я оперся ногами о борт машины и, изо всех сил оттолкнувшись, сделал прыжок с обратным переворотом, обычно называемый в акробатике флик-фляк, во время которого мои высоко поднятые ноги столкнулись с чем-то мягким, и до меня донесся громкий вопль боли. Приземлившись на обе руки и колени, я тут же вскочил на ноги и, широко расставив руки, ринулся назад к машине. По моей щеке скользнуло чье-то колено, заставив на секунду зажмуриться, но мне все-таки удалось вовремя увернуться, успеть схватить чью-то ногу и дернуть ее, не жалея сил.
В этот момент совсем рядом послышался вой заводимых моторов других машин, которые, очевидно, спешно одна за другой покидали место событий. Свет фар одной из них высветил нас как раз тогда, когда мой неведомый противник упал на землю. Наверное, люди в этих машинах услышали крики и поняли, что все пошло совсем не так, как планировалось, а лишние проблемы, тем более перспектива показать свои лица, им, похоже, были совсем ни к чему. Джоан снова пронзительно вскрикнула, но на этот раз это был не вопль, а скорее долгий душераздирающий крик. Очевидно, ее уже вытащили из машины с другой стороны. Я наклонился над упавшим человеком и со всей силы ударил кулаком в то место, где должно было бы быть его лицо. Нет, промах! Он был словно скользкий угорь — кулак ударился о сырую траву. Зато следующая попытка оказалась намного удачнее — удар пришелся, похоже, прямо в цель, у меня под костяшками даже что-то хрустнуло. Но мне надо было срочно добраться до Джоан и освободить ее. Слабые попытки лежащего на мокрой траве человека схватиться за мое колено ослабевшими после нокаутирующего удара пальцами оказались, слава богу, бесполезными. Я быстро обошел вокруг машины, увидел смутную тень, услышал напряженные всхлипывания Джоан. Когда же, обняв ее и ощутив руками твердую живую плоть, я обернулся, чтобы осмотреться, куда увести ее от опасности, то получил такой удар чуть выше правого глаза, что мне показалось, будто треснул мой череп. Успев хриплым голосом крикнуть Джоан: «Беги! Беги!» — я, ничего не видя перед собой, ринулся на ударившую меня тень, но, когда ничего не чувствующими руками схватил ее, тут же получил другой, не менее сильный удар в самый центр лба. Я упал на колени, все еще пытаясь не отпускать его, но за этим последовал еще один удар ребром ладони по задней части шеи, и я рухнул лицом вниз, на траву. Мои ослабевшие пальцы соскользнули вниз к его лодыжке. Собрав последние силы, я с болезненным стоном дернул ногу к себе и вонзил в нее все свои зубы. Все до одного! Он завопил от боли, выдернул ногу, а я покатился к большей тени машины и заполз под нее совсем как раненый зверь в поисках надежной норы, где можно укрыться и зализать раны. Скрючившись там, несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул, затем, больно ударившись плечом обо что-то твердое — наверное, глушитель, — выполз на другой стороне.
