не мог уехать из Берлина и был весьма растерян, и поэтому был очень благодарен профессору Фогелю, который, узнав по радио об аресте, посоветовал мне связаться с адвокатом доктором Видермайером и предоставить ему необходимые полномочия для защиты обвиняемого. Так я и поступил».
Доктор Видмайер до слушания дела был убежден, что я смогу покинуть здание Верховного суда вместе с ним. Другое мнение было у сотрудников криминальной полиции. Их машины стояли, готовые отвезти меня в тюрьму Мекенхайм.
Мои нервы были напряжены до предела. Арест, бессонная ночь в грязной камере, перелет на вертолете, незнакомая атмосфера не давали мне покоя. Тем не менее я сконцентрировался на предстоящем.
Следственный судья зачитал и огласил приказ об аресте, подготовленный третьей коллегией по уголовным делам Верховного суда от 17 сентября 1990 года, который предусматривает предварительное заключение. Меня обвиняли в секретной агентурной деятельности против Федеративной Республики Германии, повлекшей за собой серьезные последствия — статья 99 уголовного кодекса. Причиной ареста была названа угроза побега. Верховный суд опасался того, «что еще до вступления ГДР в состав Федеративной Республики Германии 3 октября 1990 года он скроется за границей, чтобы дождаться дальнейших изменений уголовного кодекса (например, принятие закона об амнистии) и начала их практического применения в уголовном судопроизводстве при рассмотрении подобных случаев».
Интересно, что федеральный судья Клаус Детер отклонил заявление генерального прокурора. Он не увидел никакой угрозы побега Только жалоба генерального прокурора проходит в соответствии с решением № 3, принятым коллегией по уголовным делам Верховного суда.
Детер призвал меня высказаться по предъявленной жалобе. Я заявил, что не желаю говорить ничего о разведывательной деятельности — ни о людях, ни о событиях. «Я считаю, что на территории бывшей тогда суверенным государством ГДР я занимался легитимной деятельностью. Моя работа оставалась в рамках законов ГДР, которая была в тот момент суверенным государством. Более того, она соответствовала обязательствам ГДР, взятым на себя при заключении Варшавского Договора. Я прошу также обратить внимание на то, что моя деятельность в соответствии с законами ГДР считалась легальной и поэтому — даже если она противоречит законам Федеративной Республики Германии — после объединения не может быть уголовно наказуемой, так как не нарушает международные правовые нормы».
Чуть позже я добавил: «Прежде всего я хотел бы сказать, что полностью вверяю свою судьбу правосудию. Я был руководителем Главного управления разведки и чувствую себя капитаном, который последним покидает корабль.
Именно из-за чувства ответственности по отношению к бывшим сотрудникам этого управления, которые столкнутся со многими личными и финансовыми проблемами, я хочу предстать перед этим судом».
Судья Детер выслушал все без видимой реакции. Корректно, хорошо подготовившись, серьезно и по существу он рассматривал мои аргументы.
Мое выступление и моя позиция, заключил он, подтверждают то впечатление, которое я произвел на него в интервью журналу «Шпигель». Он был убежден, что я осознаю свою ответственность и не сбегу. Поэтому он отказался выпустить приказ о моем аресте. Он также не был удивлен, что я не хочу говорить ни о сотрудниках, ни о деятельности моей службы. Когда он составлял свое впечатление обо мне, он, по его словам, учитывал тот факт, что я сорок лет прожил в ГДР. Он, к счастью, вырос в ФРГ. «Я хотел бы знать, — добавил он, — что бы из меня получилось, окажись я в другой части Германии».
Представитель федеральной прокуратуры, обвинитель Хекинг, действовал также невозмутимо и целенаправленно. Его выступление, лишенное миссионерской позы, выгодно отличалось от манерности старшего прокурора Шульца в Берлине.
Сотрудники БКА хранили молчание. Только главный криминальный комиссар Клаус один раз попросил слова. Пока обсуждался вопрос, могу ли я внести залог, он попросил учесть тот факт, который озадачил его уже в Берлине: «У господина Гроссманна нет собственного дома!»
Следственный судья оставил приказ об аресте в силе — государственный обвинитель видит, как и прежде, угрозу побега, — остановить действие приказа возможно в том случае, если я возьму на себя следующие обязательства я должен давать о себе знать раз в неделю в компетентные полицейские органы, сообщать заранее о смене места жительства или квартиры и мне разрешается покидать территорию Федеративной Республики Германии, если компетентные следственные органы дадут мне соответствующее разрешение. Мои документы, которые я отдал еще в Берлине, были, наконец, возвращены.
Таким образом, ожидания моего адвоката оправдались.
Получив статус условно освобожденного, я мог покинуть здание Верховного суда. Прежде чем я попрощался, государственный обвинитель Хекинг попросил меня поговорить с ним в неформальной обстановке. Мы выпили кофе в столовой Верховного суда. Он еще раз обратил мое внимание на возможность применения статьи 153е уголовно-процессуального кодекса. Однако он отказывается от каких бы то ни было угроз и глуповатых проверок Я же должен выполнять мои «новые» гражданские обязанности, как это делал старший прокурор Шульц в Берлине.
Мой ответ, что ни уголовное преследование, ни наказание, ни положения статьи 153е которые возможно, но не обязательно использовать — не могут изменить моей позиции, Хекинг спокойно принял к сведению. Он и не ожидал ничего другого. Но я не отъявленный преступник или идиот, который не хочет воспринять реальное положение вещей. Поэтому я предложу ему свою помощь, когда федеральная прокуратура будет готова гарантировать свободу от уголовного преследования моим сотрудникам и разведчикам. Но я также понимал опасение Хекинга, что до тех пор, пока наши источники будут находиться под защитой, КГБ мог бы работать с нашими разведчиками против Федеративной Республики. Поэтому я предложил ему убедить советскую сторону в составлении необходимого заявления об отказе. При этом я был убежден в том, что мой старый знакомый, генерал армии Владимир Крючков, на протяжении многих лет бессменный руководитель Первого Главного разведывательного управления, а в последнее время — Председатель Комитета государственной безопасности СССР, даст на это согласие. Однако мне было неясно, захочет ли вообще западнонемецкая сторона принять подобное развитие событий. Ведь синдром КГБ служил идеальным оправданием для того, чтобы продолжать преследования сотрудников Главного управления разведки и их агентуры. Может быть я был слишком наивен.
Когда меня отпустили, доктор Видермайер задал резонный вопрос, как я доберусь до дома и кто это должен оплатить? В конце концов, меня привезли сюда из Берлина на вертолете, а теперь выпустили буквально на улицу. Мы ехидно улыбнулись, осознав, как сотрудники перекладывают друг на друга ответственность. Представитель БКА оказался козлом отпущения. Под предлогом того, что для подобных случаев не существовало никаких фондов, я должен был самостоятельно найти возможность добраться до дома. Для нас с адвокатом это и не было собственно проблемой — нас
