узнаем о большом количестве верующих, которые много страдали. Можно говорить и о сочинениях святых, упоминающих «ночь души», когда Бог, вроде бы, не слышит их. Кажется: когда Он нужнее всего, до Него труднее всего докричаться. Именно в моменты, в которые члены Тела чувствуют себя покинутыми Богом, Тело Христово может выполнить свое высшее предназначение. Тогда–то мы и становимся Телом Христовым — воплощением Божьих реалий в миру.
Если кто–то считает, что Бога нет, мы можем показать окружающим Его бытие, явив в себе Его любовь и милость. Кто–то скажет, что Бог не способен позаботиться о человеке: «Боже Мой, почему Ты оставил меня?» Я думаю, что в такие моменты остальная часть Тела Христова обязана пробиться сквозь одиночество и страдание болящих членов и явить собой Христову любовь.
«Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей, чтоб и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих! Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше. Скорбим ли мы, скорбим для вашего утешения и спасения, которое совершается перенесением тех же страданий, какие и мы терпим; и надежда наша о вас тверда. Утешаемся ли, утешаемся для вашего утешения и спасения, зная, что вы участвуете как в страданиях (наших), так и в утешении»
(2 Кор. 1:3–7).
От одного из моих самых любимых карвилльских пациентов — человека по имени Педро — я узнал очень многое о чувственном восприятии боли. В течение 15 лет его левая рука была лишена возможности чувствовать боль, но, несмотря на это, не получила никаких серьезных увечий. Из всех наблюдаемых нами пациентов только у Педро сохранились здоровые, работоспособные пальцы.
Мой ассистент с особой осторожностью исследовал руку Педро и пришел к поразительному выводу. Один крошечный участок на ребре его ладони по–прежнему сохранял нормальную чувствительность: он мог чувствовать не только легкое покалывание булавкой, но даже едва ощутимое прикосновение волоска. На других участках рука не чувствовала ничего. По результатам термограммы мы пришли к выводу, что сохранивший чувствительность участок руки был на 6° теплее остальных участков (что лишний раз подтверждало нашу до конца еще не сформулированную теорию: теплые участки тела защищают нервные окончания от вызываемых проказой разрушений).
Рука Педро стала для нас объектом величайшего любопытства; мы подвергали ее различным проверкам. Мы заметили, что Педро дотрагивается до всего сначала ребром ладони (это было очень похоже на то, как собака прежде всего нюхает незнакомые предметы). Он брал в руки чашку кофе только после того, как определял ее температуру своим чувствительным участком.
В конце концов Педро устал от нашего бесконечного восхищения его рукой. Он сказал: «Вы знаете, когда я родился, у меня на руке было родимое пятно. Доктора сказали, что это гемангиома, и удалили ее при помощи сухой заморозки. Но она до конца не исчезла, я чувствую в этом месте пульсацию». Смущенные тем, что мы сами не догадались сделать подобное предположение, мы провели тщательную проверку и установили: кровеносные сосуды его руки действительно находились в ненормальном состоянии. Сплетение артерий создавало дополнительное количество крови и в то же время препятствовало ее продвижению к мелким капиллярам, посылая сразу же обратно в вены. В результате кровь очень быстро циркулировала по данному участку руки, поддерживая в нем температуру, близкую к температуре сердца и слишком высокую для поддержания жизнедеятельности возбудителя проказы.
Единственное теплое пятнышко размером с пятикопеечную монетку, которое Педро первоначально рассматривал, как дефект, оказало ему колоссальную услугу теперь, когда его поразила проказа. Один–единственный не потерявший чувствительность островок встал на защиту всей руки.
В церкви, которая разрослась и превратилась в общественный институт, тоже должны быть подобные чувствительные участки. Нам нужны пророки, которые в разговоре, проповеди или произведениях искусства будут напоминать нам о страдальцах, крича нам об их боли.
«Мой народ сокрушен — сокрушаюсь и я», — говорил Иеремия (см. Иер. 8:21). «Утроба моя! утроба моя! скорблю во глубине сердца моего, волнуется во мне сердце мое, не могу молчать; ибо ты слышишь, душа моя, звук трубы, тревогу брани», — причитал Иеремия (Иер. 4:19). Пророк Михей тоже писал о печальном состоянии израильского народа:
«Об этом буду я плакать и рыдать,
Буду ходить, как ограбленный и обнаженный,
Выть, как шакалы, и плакать, как страусы;
Потому что болезненно поражение ее»
(1:8–9).
Эти пророки — полная противоположность бесчувственному Ионе, который больше пекся о собственных удобствах, которому безразличен был гибнущий город. Израильские пророки хотели предостеречь всю страну от социального и духовного ожесточения. Так пусть же появятся современные Иеремии и Михеи. Будем так же ценить этих сострадательных, чувствительных к боли членов Тела, как Педро ценит крошечный чувствительный участочек своей кожи.
Отгораживаясь от боли, мы рискуем потерять удивительные блага, которые дает нам членство в Теле. Живой организм лишь настолько силен, насколько сильна слабейшая его часть.
21.
Приспособиться к обстоятельствам
Я еще точно не знал, что у меня рак, но интуитивно догадывался об этом, думая об опухоли, как о накоплении в организме «проглоченных слез». Для меня это означало, что все слезы, которые я не смог или не захотел выплакать за свою жизнь, собрались у меня в горле — и получилась опухоль. Так произошло потому, что слезы не выполнили своей основной функции — не выплакались. Если подходить к вопросу со строго научных позиций медицины, мой поэтический диагноз, конечно, не имеет никакого отношения к действительности. Но с человеческой точки зрения, он очень близок к правде. Все мои сдерживаемые страдания и проглатываемые обиды не могли больше умещаться внутри меня. Давление стало таким большим, что последовал взрыв, разрушивший мое тело, столько времени прятавшее внутри себя в сжатом виде всю свою боль.
Фриц Цорн, «Марс»
Штат Луизиана. Обычный летний день. Окружающий воздух весь пропитан влажностью. Кажется, будто при каждом вдохе мои легкие наполняются капельками воды. За те несколько минут, что я поднимался на третий этаж по металлической пожарной лестнице, проходящей по наружной стене нашей больницы, я весь истек потом. К счастью, в лаборатории, где мы проводим опыты на животных, есть кондиционер.
Я окинул взглядом аккуратные ряды клеток, стоявших по обеим сторонам прохода. Крысы, мыши, кролики, броненосцы — все эти создания никак не подходили
