Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
Вообразить только — водянка головы!
— Одни передают, что сразу после бурного Ноева потопа первым заговорил по-арабски некий Иаруб бен Кахтан. При расстановке слов в предложении и подборе словосочетания он был якобы столь жаден до говорения в рифму и декламации в лад, что произнесенные им речи никогда не оставались без этих украшений. Когда он проговаривал рифмованные и мерные словосочетания, ему казалось, что в этом проявляется проницательность его ума. Однажды он продекламировал два бейта в каком-то собрании, и присутствующие удивленно спросили: “Что за манера речи? Что за способ выражения? Мы никогда такого не слышали”. Иаруб ответил им: “Раньше я тоже не понимал смысла своих речей, а сегодня постиг”. И якобы именно потому, что он сподобился понимания — шу’ур — мерной речи без обучения этому, ее и назвали поэзией — ши’ир, а произносящего ее — поэтом: ша’ир!
Джафар покосился на сидящего рядом Кубая. Голова того неуклонно клонилась на грудь. Слушатель из него был еще тот. Из-за занавески не доносилось никакого шевеления. И было вообще непонятно, перед кем он тут, собственно, распинается.
— Другие летописцы настаивают на иной версии, — сказал он, возвышая голос (Кубай вздрогнул). — Был якобы некий человек, предводитель йеменских племен, звавшийся Аш’ар бен Сааба. Он говорил по-арабски в высшей степени изящно, красноречиво, и большая часть его речей получалась мерной. От его имени — Аш’ар — возникло слово “ши’ир”, а если кто-то другой начинал говорить похоже, его звали “ша’ир”! Аллах лучше ведает! — раздраженно закончил Джафар под первые всхрапывания дихкана и резко поднялся со своего места.
Дихкан испуганно раскрыл глаза и облизнулся.
— Уважаемый Кубай! Может быть, мои слова ничего не стоят, но все равно я не могу произносить их под ваш храп. Одно из двух: либо вы храпите в другом месте, либо я немедленно уезжаю и никогда больше не приеду!
— Нет! — пискнуло из-за занавески. — Ни за что!
— Подождите, — растерянно пробормотал Кубай, поднимаясь. — Что случилось?
— Я же говорю: я толкую невесть для кого, вы подремываете себе, а потом еще начинаете храпеть, как удавленник. Кому это понравится?!
— Ну правда, зачем тебе тут находиться? — спросил тонкий голос из-за занавески. — Иди в соседнюю комнату!
— Я не могу оставить вас вдвоем! — крикнул Кубай. — Нет, нет и нет!
— Тогда прощайте!
Из-за занавески уже слышались рыдания, но Джафар закрыл за собой дверь...
Кубай догнал его во дворе.
— Господин Рудаки! Господин Рудаки! — шумно дыша, он шагал рядом. — Прошу вас, не уезжайте! Хорошо, я уйду в соседнюю комнату.
— Да это просто смешно! — упирался Джафар. — Какие-то детские игры Я же не мальчишка! Я не собираюсь бегать туда-сюда!
— Умоляю!
— Не надо меня умолять!..
В конце концов все-таки вернулись.
Кубай потерянно постоял на пороге, похрустел суставами пальцев. Потом тихо прикрыл за собой дверь.
— Итак, — со вздохом сказал Джафар, усаживаясь. — На чем мы остановились?
— На легенде... Господин Рудаки, а правда, что в Самарканде есть Стена поэтов?
— Правда...
— И каждый может прийти и оставить свои стихи?
— Конечно.
— И послушать, что говорят о них люди?
— Ну да, — Джафар развел руками. — Для этого, наверное, Стена и существует...
— Ах, почему я не могу этого сделать! — воскликнул Ануш.
Джафар растерялся. Может быть, обнадежить его? Произнести какую-нибудь нелепицу вроде того, что, дескать, возможно, болезнь отступит, и тогда...
Но он не успел.
Повернул голову на звук открывавшейся двери.
И в эту секунду Ануш всхлипнул, воскликнув плачущим голосом:
— Ах, зачем! зачем я родилась женщиной!
* * *
На самом деле ее, скорее всего, звали Ануша́, то есть Бессмертная...
Возможно, впрочем, дихкан Кубай выдумал это имя. Чтобы присвоить его своему столь же выдуманному сыну. В действительности являвшемуся женой.
Как обстояло дело на самом деле, неизвестно.
Разрешение одной коллизии стало началом другой, гораздо более острой.
Скоро разрешилась и другая. При этом время не остановилось в ошеломлении, не замерло в ужасе.
Равнодушное время спокойно текло дальше.
Как будто ничего не случилось.
Тщета пыли, уносимой ветром. Тщета камня, упавшего в воду. Разойдутся круги — быстро истаивая, утекут вместе с водой.
Ничто не меняется в мире — только в душе появляется рана. Сначала горит, саднит и ломит. В конце концов боль стихнет, остается шрам. А потом проведешь ладонью — уже и шрам едва заметен. Даже зарубка памяти может затянуться... силишься вспомнить — но перед глазами только зыбкие, бесплотные тени. Разве это на самом деле было? На самом деле случилось? Не может быть...
Тщета.
Но встреча с сыном дихкана Кубая наложила отпечаток на всю жизнь.
Тогда он был юношей — сейчас старик. И все равно: закроешь глаза... о господи, опять эти налитые мукой глаза!.. зажмуришься, вспомнишь — и как будто вчера.
Странно. Почему так?
Он не видел ее. А когда слышал голос, был уверен, что он принадлежит большеголовому уродцу, сыну несчастного дихкана.
Даже не видел... и всю жизнь жалеет об этом. Разве не странно? Как если бы не смог дотянуться взором до чего-то такого, что сделало бы его... господи, даже и сравнения сразу не подберешь. Счастливцем среди людей?.. ангелом?.. самим Богом? Как если бы оставалось всего ничего — один шаг, одно движение, одна тонкая завеса: стоит отвести ее — и окажешься в неслыханном, баснословном мире жизни и счастья! — но не хватило мига, не хватило удара сердца, не хватило вдоха. Колышемая ее дыханием завеса оказалась непреодолимым препятствием.
Волшебный мир не раскрылся.
Оставалось гадать, каким он был.
* * *
Бессмертная!.. Что это, если не насмешка судьбы?..
Он даже не успел как следует удивиться.
Дихкан Кубай стоял в дверях с таким бурым и перекошенным лицом, как будто его уже хватил удар.
Потом они шли к коновязи. Дихкан держал под локоть железными пальцами.
— Вот видите!.. — бормотал он. — Что делается! Беда-то какая!.. Заговариваться начал... Болезнь-то — она того... она не шутит...
Собственноручно подал стремя и, посмотрев сощуренными, черными от необъясненной муки глазами, сказал, кривясь:
— Не надо больше приезжать, господин Рудаки. Прощайте!
Ах, как легко ему было бы подавить в себе вспыхнувшую злость! И уехать, не сказав ни единого слова. Тогда уж давно забыл бы всю эту нелепую историю: и Кубай, и жена его Ануш растворились бы в густеющей памяти, как растворяется всякая смешная и нелепая мелочь.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
