Глава 25
— Не знаю, Берн, — произнесла Кэролайн. — Я в замешательстве.
— В последнее время ты не одна в таком положении, — заметил я. — Боюсь, я в некоторой степени этому способствовал.
— Конечно, как говорится, нужно уметь отделять зерна от плевел, иначе подавишься, но убей меня бог, если я могу тут отличить одно от другого. Как ты поступаешь в таких случаях, Берн?
— Может, попробовать утопить их в вине?
— Отличная мысль! — воскликнула Кэролайн и яростно замахала Максин, которой порой приходилось подолгу ждать, пока мы что-то закажем. — Привет, Макс, — сказала она, когда та подошла. — Принеси-ка мне, пожалуйста, двойной скотч и думать забудь приносить нам всякие жидкости для полоскания рта. Берн, ты как? По-прежнему пьешь ржаное виски?
— Думаю, я на некоторое время откажусь от ржаного, — ответил я. — Мне тоже скотч, Максин.
— Берн, Генри уехал домой, да?
— У Генри, в общем, нет дома, поэтому он не может туда уехать. Но да, уехал. Впервые видел его без серебристой бородки — если не считать тех минут, когда я видел его в вестибюле «Паддингтона», но тогда он был для меня просто неизвестным джентльменом, читающим журнал. Сегодня днем он зашел в туалет у меня в магазине и вышел чисто выбритым, а бороду свою завернул в салфетку. Сказал, что попробует отрастить настоящую, если она будет такого же цвета.
— Всегда можно покрасить.
Мы заговорили о Карле и о том, что всегда можно отличить крашеные волосы, так же как всегда видно, если кто-то носит парик. Но мы сошлись на том, что обычно так говорят о неудачно покрашенных волосах или о слишком заметном парике. Потом мы поговорили о том, что у женщин почему-то считается в порядке вещей красить волосы или делать подтяжку лица, скрывая следы старения, а у мужчин это не принято.
— Или косметика, — продолжал я. — Кстати, что-то я не вижу, чтобы ты ею пользовалась. И мне нравится твоя прическа.
— Она у меня всегда такая, Берн. С тех пор, как мы с тобой познакомились.
— До недавних пор.
— Это была фаза, через которую мне надо было пройти, — сказала Кэролайн. — И я прошла ее, и черт с ней. И ногти мои мне больше не кажутся короткими. Они просто стали моими ногтями.
— И рубашка мне твоя нравится. Что за фирма? «Л. Л. Бин»?
— А что?
— Они держат марку. И клетка всегда в моде, не так ли?
— Я знаю, что похожа на лесбиянку больше, чем обычно, — покосилась она на меня. — И чихать я хотела с высокой колокольни. Это реакция. Своего рода компенсация. Пройдет. Но меня все-таки кое-что смущает, Берн, и речь не о моем гардеробе.
— И что же тебя смущает?
— Нож.
— Какой нож? Тот, которым Эрика убила двух человек, или тот, который полиция нашла в ее квартире?
— Так это был не тот нож?
— А как он мог быть тем? Она забрала его с собой, и думаю, ей хватило ума от него избавиться. Я сходил в один из немногих оставшихся на Таймс-сквер магазинчиков, которые не скончались от диснейфикации, и купил нож, чтобы подбросить ей в квартиру.
— Так я и думала, Берн. И ты оставил его отмокать в «хлороксе» якобы для уничтожения следов крови. Но откуда ты знал, какой именно нож нужно купить? Карл сказал, что это был стилет с перламутровой рукояткой, но к тому моменту ты уже побывал в квартире Эрики. Ты что, успел переговорить с ним раньше?
— Нет, я действовал наугад, — покачал я головой.
— Действовал наугад? И интуитивно купил нож, который идеально совпал с орудием убийства?
— Он совпал не идеально, — признался я, — и даже не слишком совпал. Это был обыкновенный складной нож из тех, что продают на Таймс-сквер, с лезвием чуть длиннее, чем орудие убийства. И у него рукоятка не как у стилета, и вообще она черная, а не перламутровая.
— Но тогда…
— Но это был нож, по форме и размерам приблизительно совпадающий с тем, которым закололи двух женщин, и он отмокал в кувшине с хлоркой на кухне у Эрики, и я подумал, что ей будет непросто это объяснить. Что бы она сказала? «Это не тот нож, которым я воспользовалась! Тот был отделан перламутром!»
— «Я никогда в жизни не воспользовалась бы таким мясницким ножом». Я поняла, о чем ты.
— Мне просто хотелось вывести ее из себя так, чтобы она утратила контроль над ситуацией.
— И это сработало. Берн, значит, я спала с убийцей. И даже не подозревала об этом. Я чувствовала, что она немного не в себе, особенно в последний вечер, когда мы подцепили двух метеорологов, а потом обломали им кайф. — Кэролайн передернула плечами и жадно ухватилась за свой бокал. — До сих пор как вспомню, так вздрогну, — призналась она. — Но меня не это смущает.
— А что?
— Ты сжег письма Гулливера Фэйрберна в камине в номере Айзис. Это все видели.
— Правильно.
— Но на самом деле они видели только одно письмо, которое ты им показал перед тем, как оно попало в огонь. И они видели обгорелые клочки других писем, напечатанных на лиловой бумаге. Но ты же не сжег настоящие письма?
— Ты же знаешь, — напомнил я. — Сама покупала лиловую бумагу и печатала подделки.
— Да, я этого юного песика никогда не забуду, — вздохнула она. — И лисицу из мафии — тоже. Я напечатала, а ты их сжег.
— Правильно.
— А тем временем Генри трудился, сочиняя поддельные письма. Берн, я все равно его называю Генри.
— Я тоже. Но он писал не поддельные письма, потому что они были подлинными. Он — Гулливер Фэйрберн, следовательно, каждое письмо, которое он пишет, — письмо Гулливера Фэйрберна.
— Не понимаю, почему ты называешь их подлинными.
— Ну, скажем, вымышленными. Возможно, не подлинные, но и не поддельные же!
— Ладно. Он писал вымышленные письма. Потом ты взял вымышленные письма и снял с них копии.
— С одного комплекта, — уточнил я. — Он сочинил…
— «Сочинил» — хорошее слово. Мне нравится.
— …два комплекта писем. Один я отнес в «Кинко», назовем это комплектом «А», и снял две копии с каждого письма.
— Для Лестера Эддингтона и Элис Котрелл.
— Я потрудился сообщить им, — кивнул я, — что каждый из них получил по экземпляру. Невинный обман — фигура умолчания.
— Элис бы сказала: очередная невинная ложь.
— Возможно. Сам же комплект «А» я передал Виктору Харкнессу. Таким образом, если Эддингтон или Элис вдруг пожелают ознакомиться с письмами, которые выставят для ознакомления перед аукционом «Сотбис», они увидят оригиналы, которые абсолютно совпадают с их копиями. И у них есть по одному письму, которого нет у «Сотбис».
— Как это?
