Книга София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

Проведя когтистой лапой над огнем, пылающим в лампаде, Пурусинх его почти затушил, а потом вновь разжег. Он испытывал смешанные чувства — он как будто боялся предстоящего путешествия. Но чего еще можно было опасаться после посещения пустотности Калиманаса?

Загадочным образом желание Джанапутры немедля отправиться на остров Аирват ущемляло свободу воли Пурусинха, а именно — чем более свободным становилось сознание царя Джанапутры, тем менее свободно начинал чувствовать себя ягуар. Тайна темного мага Нишакти приоткрывала им нечто большее, чем картографический путь на остров Аирват, она оказалась местом перехода к более глубоким слоям сознания, в неизвестную локу, которая раньше была скрыта и от сознания Евгения, и от сознания Джанапутры, и от того потустороннего сиддхического сознания, которое постоянно примешивалось к мыслям Пурусинха. Но, пожалуй, самым таинственным в этой тайне оставалось то, почему место этого перехода приоткрылось им через темного мага Нишакти?

— Что ж, я повинуюсь тебе, царь Джанапутра. Если до утра ты не передумаешь, мы отправимся на остров Аирват, какой бы непроницаемой завесой ни скрывалось от меня его загадочное предназначение в аджана-локе.

Царь Джанапутра с надеждой обозревал кромку виноградно-синего моря, над которым висела огромная индиговая луна.

— Быть может, несвобода так же необходима для существования свободы как смерть необходима для существования бессмертия? — продолжил их полуночный разговор царь Джанапутра. — Тогда мне бы следовало смиренно принять то положение, в котором я нахожусь. Изобрести более тяжелые цепи и приковать себя к этому дворцу.

Быть может, существуют такие уровни понимания свободы, достижение которых делает иллюзорным всякое благо? Как думаешь, Пурусинх? Допустим, если бы существовало высшее сознание, способное заглянуть в будущее, и если бы, как говорил Нишакти, одно зло всегда сдерживало другое, еще более страшное зло, то такому высокому сознанию могло бы открыться, что однажды в роду того царя появится правитель, способный уничтожить все джива-саттвы этого мира. Тогда даже жертвенное сострадание, желание гореть-и-гаснуть-снова-и-снова, чтобы спасти обитателей города, оказалось бы очередным заблуждением и ошибкой, а проникновение наемника во дворец оказалось бы меньшим злом.

Если ты считаешь, что удержание в несвободе бывает необходимо для достижения в будущем некоторых незримых целей, скрытых от замутненного сознания джива-саттв, так и скажи об этом. Разве не этим ты оправдывал поутру вторжение в город Нагарасинх духа Парамаджаны, уничтожившего хранителей Майятустра-дхьяны?

Первопредок ягуаров покачал головой, вспомнив тот разговор с Джанапутрой, когда он пытался объяснить, что есть вещи, которые можно понять только в определенное время и в определенном месте, а есть вещи, которые можно понять только в других мирах.

— Мы запутываемся даже в настоящем, а за горизонтом текущих событий иллюзорного становится еще больше. Там все кажется иллюзорным, ибо любое настоящее там будет казаться прошлым, а любое прошлое будет казаться ненастоящим.

Именно так мы воспринимаем сновидения, именно так мы начинаем воспринимать самих себя в прошлом. Такое восприятие прошлого, чем-то похожее на сон, возникает неслучайно, ведь будущее — это всегда результат жизнедеятельности сознания, только сознание это еще не пробуждено. Оно пробуждается, когда наступает его время, и существует в виде джива-саттв, высших и низших сущностей, в виде сознаний целых народов. Пробужденное сознание, в самом деле, иногда способно войти в непробужденное будущее, но и тогда не стоит торопиться с выводами о том, что возможно, а что невозможно, что иллюзорно, а что нет.

Ведь от того царя вполне мог родиться не только правитель, способный уничтожить все джива-саттвы этого мира, но и будущий царь, способный их спасти. Один и тот же огонь, одно и то же стремление к свободе, может освещать путь во тьме и стать причиной вселенского пожара. Вот почему существа с замутненным сознанием неизбежно путают эти вещи. Подумай об этом, царь Джанапутра.

Эпизод одиннадцатый

Остров Аирват. В садах Падмавати

Ранним утром, когда лазоревое небо стало растворяться в нежно-лавандовых разводах, а над грядой сероватых халцедоновых гор, напоминающих погруженную в море конскую гриву, блеснула оранжевая полоска солнечного диска, Джанапутра вышел из царских покоев на балкон с затейливыми балюстрадами, многоуровневыми арками, козырьками и статуэтками крылатых апсар, словно это был не балкон, а пролетающая над городом колесница Арджуны.

Внизу виднелись каменные шатры золотых башенок дворца Раджхаттов, где-то за ними вздымались яркие кисточки пальм, рассаженные рядами на ровных зеленеющих газонах. Ниже располагались храмы внутреннего города, утопающие в роскоши виллы знатных горожан, а там, за крепостной стеной, почти до самого побережья Южного моря тянулись тенистые улочки Нагарасинха, залитые розоватой дымкой восхода.

Царь Джанапутра стоял со спокойным открытым лицом и наблюдал за кораллово-красными облаками, струившимися над шафрановой фатой утренней зари. Вместо изношенных лохмотьев на нем сверкала расшитая золотом и бирюзой царская курта. Волосы были скрыты под белоснежной чалмой, скрепленной жемчужной брошью. Он преобразился за одну ночь и внешне, и внутренне — ему предстояло побывать на острове, откуда никто не возвращался, ни герои древности, ни великие полководцы, ни могущественные цари, мечтавшие во что бы то ни стало присоединить его к своим владениям. Вспоминая мрачные легенды об острове, Джанапутра ожидал медитирующего Пурусинха, тело которого зависло в йогической осанне над балконом, а душа пребывала в иных мирах.

Если первопредок ягуаров в действительности был всего лишь спящим человеком, как об этом сказал сам Пурусинх, то, пока Джанапутра спал, он мог проснуться и снова оказаться в мире людей. Тогда душа того человека — по имени Йуджин, кажется, — могла никогда больше не вернуться в тело седовласого ягуара, не подававшее теперь никаких признаков жизни. Тот человек, как ни в чем не бывало, мог проснуться и заняться обычными своими делами, ничего не запомнив из сновидения, которое снилось ему только что. Ведь Джанапутра точно так же ничего не запомнил из своего сна, хотя этой ночью ему приснилось нечто необычайное, к чему он никак не мог подобрать слов.

Но вот глаза ягуара задвигались под веками, его живот стал втягиваться, производя дыхательные упражнения, после которых тело Пурусинха перестало парить. Царь Джанапутра, обрадованный его пробуждению или, скорее, не-пробуждению, приветствовал первопредка поклоном.

— Мои поклоны тебе, царь Северных гор, прославленный вождь Пурусинх, — произнес Джанапутра.

— И ты будь в здравии, царь Джанапутра! — отвечал Пурусинх, открывая глаза, горевшие янтарным блеском. — Что-то подсказывает мне, что ты не передумал посетить Аирват-двипу.

— Если остров настолько смертоносен, как об этом говорят, нам потребуется оружие, чтобы сражаться. Быть может, следует снарядить целый корабль с лучшими воинами, — предложил