— Черт, — выругался он. — Ничего не могу сделать как полагается.
— Ты когда-нибудь стрелял из пистолета?
— Нет. Но это не казалось таким уж сложным. — Он взглянул на оружие: — А, я понял, в чем дело. Парень, у которого я одолжил пистолет, пропустил одну пулю.
Он нацелил на меня пистолет, и, прежде чем он успел нажать на курок, я прыгнула за один из мусорных баков. Бах, вжик. Пуля попала в контейнер. Снова бах, вжик. Мы оба так запаниковали, что стали выделывать черте что. Я носилась между мусорными баками, как жестяная утка в тире, а Сахарок палил в темноту.
Он сделал пять выстрелов, потом снова раздалось клик. У него кончились патроны. Я выглянула из укрытия.
— Дерьмо, — ругнулся он. — Я такой неудачник, даже не могу никого застрелить. Проклятье.
Потом сунул руку в красную сумочку и вытащил на свет божий нож.
Сахарок торчал между мной и задней дверью. У меня было два выхода: бегать, как чертов заяц, вокруг здания или броситься через газон к дому престарелых. Сахарок казался мускулистей меня, но он был на каблуках и в юбке, а я надела шорты и кеды.
— Я не сдамся, — предупредил он. — Если потребуется, я убью тебя голыми руками. Я вырву твое сердце!
Мне не понравилось, как это прозвучало, поэтому я во всю мочь рванула по траве к дому престарелых. Я уже была как-то в том доме. В это время суток там всегда у дверей сидит охранник. Фасад здания хорошо освещен. Нужно миновать двойные стеклянные двери, а там уж тот охранник. А за охранником находился вестибюль, где сидели старики.
Я слышала, как позади с трудом поспевает Сахарок, тяжело отдуваясь и пронзительно крича, чтобы я остановилась за тем, чтобы он мог меня прикончить.
Я влетела на полной скорости в дверь и стала звать охранника, но никто не выбежал мне навстречу. Я оглянулась и увидела, как на меня опускается нож. Я отпрыгнула в сторону, и лезвие полоснуло по рукаву моей куртки с «Рейнджерз».
На диванах в вестибюле сидело полным-полно стариков.
— Помогите! — завопила я. — Звоните в полицию! Позовите охранника!
— Охраны нет, — пояснила одна женщина. — Сокращение бюджета.
Сахарок снова сделал выпад.
Я отпрыгнула прочь, выхватила у какого-то старого чудика трость и начала размахивать перед Сахарком.
Я из тех людей, что рисуют в своем воображении, как героически они ведут себя в бедственных ситуациях. Спасают детишек из школьных автобусов, опасно накренившихся над мостами. Оказывают первую помощь при авариях. Вытаскивают людей из горящих зданий. Но, по правде сказать, я совершенно теряю голову в критических ситуациях. И если все утрясается, то, ей-богу, это не моя заслуга.
Я слепо махала тростью перед Сахарком. Из носу у меня что-то текло, и я издавала какие-то животные звуки. Совершенно случайно я задела нож, и он улетел куда-то в сторону.
— Ты сука! — визжал Сахарок. — Ненавижу тебя! Ненавижу!
Он бросился на меня, и мы покатились по полу.
— В мои дни вы бы никогда не увидели женскую драку вроде этой, — заметил один из стариков. — Все телевидение виновато. Кругом сплошное насилие. Вот что это такое.
Я обвилась вокруг Сахарка и орала:
— Звоните в полицию, звоните в полицию.
Сахарок схватил меня за волосы и дернул, я оттолкнула его, заехав коленом промеж ног и вогнав его гениталии на добрых шесть дюймов в тело. Он свернулся в позе эмбриона и разразился ругательствами.
Я шлепнулась на спину и взглянула снизу на Рейнжера.
Рейнжер опять ухмылялся:
— Помощь нужна?
— Я что, намочила трусы?
— Да вроде не видно.
— Слава тебе Господи.
* * *
Рейнжер, Салли и я стояли на тротуаре перед домом престарелых и смотрели, как полиция увозит Сахарка. Меня уже почти перестала колотить дрожь, а ободранные коленки перестали кровоточить.
— И что же мне сейчас прикажете делать? — произнес Салли. — Я никогда не смогу сам залезть в корсет. А как быть с макияжем?
— Как же нелегко быть геем, — поделилась я с Рейнжером.
— И не говори, — согласился Рейнжер.
Мы прошествовали на клубную стоянку и отыскали наши машины. Ночь была сырая, и ни одной звездочки на небе. Под крышей гудел клубный кондиционер, а из открытой двери лилась музыка, и слышались приглушенные голоса.
Салли бессознательно задергал головой в такт музыке. Я загрузила его в «порше» и поблагодарила Рейнжера.
— Всегда наслаждаюсь, наблюдая тебя в деле, — заверил Рейнжер.
Я выехала со стоянки и направилась в Гамильтон. Заметив, как побелели костяшки пальцев на руле, я сделала еще одну попытку расслабиться.
— Мужик, я здорово взбодрился, — заявил Салли. — Думаю, стоит еще прошвырнуться по клубам. Я знаю одно великолепное местечко в Принстоне.
Меня только что чуть не застрелили, порезали и задушили. И я не чувствовала, что это бодрит. Мне хотелось просто посидеть в спокойном месте, где мне ничто не угрожало, и поесть матушкиных печеньиц.
— Мне нужно поговорить с Морелли, — сказала я. — Думаю, я пропущу поход в клубы, но ты можешь отправляться сам. Тебе не придется сейчас тревожиться насчет Сахарка.
— Бедный парнишка, — пожалел Салли. — Он на самом деле не был таким уж плохим человеком.
Полагаю, так и было, но мне было трудно отыскать в душе хоть сколько-нибудь солидную дозу сочувствия к нему. Он уничтожил мою машину и квартиру и пытался убить меня. И словно этого мало, он еще к тому же испортил мою куртку с Грецки из «Рейнджерз». Может, завтра я стану более великодушной, когда возвратится мое чувство юмора. Но прямо сейчас меня тянуло поворчать.
Я свернула на Чеймберз и в сердитом настроении поехала к Морелли. На его улице больше не стоял фургон, и я не видела поблизости «Дука». На нижнем этаже дома горел свет. Я предположила, что Морелли уже сообщили о Сахарке, и он снял наблюдение. Я взяла печенье и, согнувшись, выбралась из «порше».
Салли перелез на водительское сиденье.
— Увидимся, чувак, — попрощался он, выжав ногой педаль.
— Увидимся, — откликнулась я, но улица уже была пуста.
Я постучала в дверь.
— Йо! — заорала я, перекрывая телевизор.
Притопал Морелли и открыл мне дверь.
— Ты что, правда каталась по полу в доме престарелых граждан?
— Ты уже слышал.
— Моя мать позвонила. Сказала, что ей звонила Тельма Клапп и рассказала, как ты только что надрала задницу какой-то хорошенькой блондинке. Тельма сказала, что раз уж ты беременная и все такое, то она считает, что тебе не стоит так кататься по полу.
