- Да нет, не надо. Съезжу, встречу. Пусть это будет мое доброе дело на сегодняшний день.
На самом деле Никита покривил душой. До подобного христианского человеколюбия он еще не дорос. Он и сам не мог понять, почему согласился.
* * *
Пассажиры с лондонского рейса вышли уже все, а Вадика не было. Никита только хотел уйти, и тут увидел его. Вадик брел, волоча за собой чемодан на колесиках, который почему-то не сдал в багаж. Он остановился и стал беспомощно озираться, близоруко щурясь. Маленький, тощенький, жалкий…
В который уже раз Никита подумал, что все члены семейства, которым его связала судьба, за исключением Светы, Маши и, пожалуй, Кирилла Федоровича, вызывают у него либо стойкую неприязнь, либо, в лучшем случае, жалость с примесью брезгливости. Совершенно непочтенные чувства. Он даже у духовника спрашивал, что с ними делать. Вы же не разлюбите жену за грязные, некрасивые туфли, ответил отец Максим. Все, что мы делаем, думаем, - по сути, костюм для души. А одежда имеет такую привычку - пачкаться. Любите человека, а не костюм. Просто за то, что он человек. Это я понимаю, ответил Никита, не могу только понять, как это осуществить на практике. Как можно любить врага? Просто пожалейте, улыбнулся священник. Не могу, упорствовал он. Представьте его в такой ситуации, когда невозможно не пожалеть, посоветовал отец Максим. Тогда Никита еще подумал, что сколько угодно может воображать себя белым и пушистым, а на самом деле он еще даже и на первую ступенечку не вскарабкался.
- Вадик, - окликнул он парня, который, услышав, старательно завертел головой на тонкой шее.
- Ой, это вы! – обрадовался Вадик, наконец увидев его. – А где папа?
- В Москву уехал. Вот, попросил тебя встретить. У тебя хоть ключи от квартиры есть?
- Да я к маме поеду. Это на Дегтярной. Я вас не очень напрягаю? Рейс задержался, да и я завозился, все уже вышли, а я ручку потерял, еле нашел.
- Да нет, не очень, - улыбнулся Никита, который в этот момент, по совету батюшки, пытался представить, как некто со злорадным хохотом вырывает изо рта у вконец оголодавшего Вадика корку хлеба. Получилось почему-то не жалостливо, а наоборот – забавно. Как в черной комедии.
- Ну и дела тут у вас творятся, - осторожно начал Вадик, когда они свернули со Стартовой на Пулковское шоссе. – Мне папа по телефону рассказал в двух словах…
Он выжидательно замолчал, надеясь, что Никита поддержит разговор, но тот упорно молчал. Вадик повздыхал, поерзал, но успокаиваться никак не желал.
- Наверно, когда столько всего происходит, это уже такого сильного впечатления не производит, правда?
Никита буркнул что-то невнятное, нисколько не заботясь о производимом впечатлении. Вадик посчитает его грубым и невоспитанным? Ну и на здоровье.
Но тот, похоже, даже не обратил внимания на Никитино нежелание общаться и продолжал балаболить:
- Да, вот тогда, на бабушкином юбилее – тогда все в шоке были, правда? Я помню, у Кости даже флюс прошел.
- Какой еще флюс? – машинально спросил Никита.
- Ну, как какой? Обычный флюс. Не помните? Он приехал с распухшей щекой. У него даже полоскание было в термосе. А утром все прошло само по себе. Наверно, на нервной почве. Такое бывает. Вот один мой знакомый в Лондоне…
Но Никита уже не слушал. Он вспомнил.
Вот Костя сидит за столом, то и дело потирая припухшую щеку. «Болит?» - сочувственно вздыхая, спрашивает его время от времени Евгения. «Да ничего», - страдальчески морщась, отвечает он.
А вот Костя за обе щеки, включая опухшую, уплетает… мороженое.
Так вот почему ему не давало покоя это мороженое!
Ну и что?
Да ничего. Просто непонятно. А все непонятное – странно. Если у человека болят зубы, он станет есть мороженое, только будучи конченым мазохистом. А если не болят, то зачем притворяться? Это ведь надо же еще за щеку что-нибудь напихать. И если все же он по какой-либо причине притворялся, то почему не продолжил это делать на следующий день? Забыл?
Никита Юрьевич, тебе еще не надоело, а? Мало ли какие у него причины были. Какое это отношение имеет ко всему последующему?
Он словно держал в руках сверток, завязанный чрезвычайно сложным узлом, и прикидывал, за какой бы конец веревочки потянуть, чтобы не запутать узел еще больше. А может зашвырнуть его, сверток этот, куда подальше, пока из него такое не вылезло?..
* * *
- Что-то у тебя глазенки подозрительно заблестели, - заметила Света, накладывая Никите порцию рагу со свиными хрящиками. – Никак работу нашел? Как и хотел – мести церковный двор?
- Да нет, - он сделал вид, что счищает с брюк Конрадову шерсть. – Думаю вот, может, частным извозом заняться, пока чего-нибудь получше не подвернется?
- Простенько и со вкусом, - усмехнулась Света. – Жить ты теперь будешь исключительно в машине, а все заработанное тратить на бензин, запчасти и взятки гаишникам. Ладно, поиграйся, пока я наследство не получу, уже недолго осталось. Если учесть, что наши ряды поредели, доход явно возрос.
- Ага, только твоего наследства я и жду, - Никита сделал вид, что обиделся. Не объяснять же, что у него очередной приступ сыщицкого зуда. Хотя еще несколько часов назад он считал, что все это просто скучно.
Загадка, вот оно что.
Кстати, оставалась еще записка, которую подбросили в окно Диме. Она еще не получила никакого объяснения. А ведь была же мысль о том, что убийца не в одиночку действовал. Может, и правда, Костя как-то во все это замешан?
Да что за бред?
А почему, собственно, бред? Может, они готовили что-то вместе, но потом Костя решил выйти из игры, поэтому и записку написал тайком. Тогда непонятно, почему Алексей его не убрал в первую очередь?
Никита почувствовал себя совершенно глупым и беспомощным. Он снова ничего не понимал. Абсолютно ничего. И почему-то никак не мог уговорить себя плюнуть и забыть. Любопытство? Как там насчет любопытного Володи? Ему, кажется, прищемили нос в комоде?
Он вышел в коридор, оделся и побренчал ошейником с поводком. Конрад обреченно выглянул из комнаты и подошел к нему, кряхтя по-стариковски и цокая по линолеуму когтями. В последнее время пес все больше лежал и спал, не выказывая к прогулкам никакого интереса. Света даже предложила поставить ему на балконе кошачий туалет: и дела свои будет делать, и воздухом дышать. Но Никита считал, что десять лет для собаки – это еще не самая глубокая дряхлость, и что Конрад просто обленился.
- Пап, купи лимонаду, - крикнула из комнаты Маша.
- Какого?
- «Фанты». Или «Спрайта».
Было уже темно, и на пустырь Никита не пошел. Огляделся по сторонам, нет ли соседей, всегда готовых устроить скандал при виде спущенной с поводка собаки, и отпустил Конрада. Пока тот возился под деревом, он стоял на дорожке, обдумывая план действий, а потом снова прицепил поводок и повел пса к ближайшему ларьку.
