Он не сразу заметил подмену. А когда увидел, сильно побледнел, и я подумал, что глаза у него вылезут из орбит.
Марино вскочил и схватил оружие, чтобы ударить меня, но я был готов к удару и увернулся. Стол между нами упал, и мы оказались лицом к лицу и оба вооружены. Он смотрел на меня глазами сумасшедшего, но я ждал этого. Я засмеялся и сказал "Мне говорили, что местные жители очень боятся призраков.
Что-то мне подсказывает, что ты больше не будешь спать спокойно, как прежде! Преданный и убитый тобой хозяин превратится в привидение, жаждущее мести!»Я не думал, что это на него так подействует. Если когда-либо я видел выражение ужаса на человеческом лице, то это был как раз этот случай.
Марино отпрянул назад, как будто этот призрак появился между нами, потом бросился бежать, как если бы все дьяволы ада преследовали его.
— А что ты сделал?
— Я дал ему убежать… и заплатил за разбитую посуду, — заключил Эстебан с философским видом. — Я подумал было побежать за ним и убить, но на людной улице…
— Ты правильно поступил. Жизнь этого подонка принадлежит той, которая спит наверху…
— Возможно, но она дама, и я плохо представляю нож в ее руке. Заметь, что я готов сделать это за нее!
— Она не уступит, так как полна жаждой мести. Я составил ее гороскоп: в этой молодой и красивой женщине, созданной для любви и тихого счастья, дремлет безжалостная Немезида. Подумай, чуть больше чем за неделю она лишилась из-за жадности женщины, которая ее ненавидела, всего, что ей было дорого, начиная со своего отца, состояния… и кончая женской гордостью и честью. Я нашел ее у Пиппы, содержательницы дома терпимости из Сан-Спирито, в тот момент, когда горбун Пьетро Пацци, изнасиловав, душил ее. Я убил этого подонка…
Кстати, что касается Пиппы, оседлай свою лошадь и поезжай выкупить рабыню-татарку по имени Хатун, она принадлежит донне Фьоре и попалась, когда пыталась ее освободить. Возьми с собой золото!
— Для чего? — усмехнулся Эстебан. — У меня есть шпага и кинжал. Этого достаточно для торговли…
— Я предпочитаю золото. Вираго может быть сильнее тебя. Она опасна, у нее могущественные покровители. К тому же она умирает от страха с тех пор, как один из Пацци был убит у нее. Она поднимет своих людей и своих клиентов против тебя, и ты, может быть, не сможешь одержать верх. Перед тем как уехать, оседлай мне мою ослицу. Лоренцо Великолепный меня уже заждался… Кстати, ты знаешь, где он?
— Он был в Бадиа, но потом должен был вернуться во дворец, чтобы принять посланника короля Англии Эдуарда.
Каждый раз, когда ему позволяло время, Лоренцо Медичи посещал свой сад. В равной степени поэт и государственный деятель, он любил давать отдых своему мозгу и своим глазам, созерцая пышную зелень, слушая пение птиц, чувствуя над своей головой лишь бесконечное голубое небо. Будучи ограниченными в пространстве, так как это был сад вокруг дворца, расположенного в городе, садовники обычно использовали мирт, предпочитая его прочим растениям, придавая ей форму разных животных и других фигур. Была даже галера с развернутыми парусами, все это — вокруг шедевра, возвышавшегося на гранитном постаменте, статуи Юдифи работы Донателло.
Под колоннадой, которая вела в сад, находились три римских саркофага, античная статуя сатира Марсия, искусно восстановленная, и прекрасный Давид Донателло.
Когда Деметриос приехал ко дворцу, он остановился под этой колоннадой и пристроился в тени Марсия. Лоренцо Великолепный, правда, был не один, он стоял, опершись на статую Юдифи. Его собеседником был фра Игнасио. Беседа их не была тайной, так как голос монаха звучал, как труба в день Страшного суда, очевидно, чтобы слышало его как можно больше людей.
— Знаешь ли ты о слухе, который появился сегодня утром невесть откуда? — вопрошал испанец. — Девица, которая убежала из монастыря Санта-Лючия, что меня, не скрываю, несколько удивило, была на самом деле похищена.
— Я знаю. Донна Лукреция, моя мать, возвратясь сегодня утром после мессы, рассказала мне об этом слухе. Но ты сам говоришь, никто не знает, откуда он появился. Значит, верить ему не стоит.
— У нас говорят, дыма без огня не бывает…
— У нас тоже так говорят, но ты нездешний и не знаешь, что у жителей Флоренции очень богатая фантазия. Они любят все волшебное, фантастическое и умеют пересказывать старые истории и сочинять новые…
Худое тело монаха напряглось под белой сутаной.
— Мне кажется, что ты несерьезно относишься к этому делу. Не думаешь ли ты, что надо организовать поиски?
— Я уже отдавал приказ разыскать Фьору Бельтрами, но безуспешно. Бедное дитя, должно быть, покинула город…
— Ты называешь ее бедное дитя, а я — колдуньей! Это дьявольское создание пользуется в твоем городе и, может быть, даже в твоем дворце поддержкой, которая позволила ей избежать божьего суда, а также и людского.
Молния сверкнула в глазах Лоренцо Великолепного.
— В моем дворце? Ты хочешь сказать, что я ее похитил и прячу здесь?
Гнев, прозвучавший в голосе Лоренцо, заставил фра Игнасио отступить:
— Прости меня, если я не так выразился, мною движет лишь усердное желание служить господу. Я не о тебе говорю.
В твоем дворце много народу, и ты не можешь знать, что делают твои многочисленные друзья, среди них, может быть, есть такие, которых не следовало бы иметь великому князю…
— Я не князь, а лишь первый из жителей этого города.
У нас республика, фра Игнасио! Значит, я имею право выбирать себе друзей.
— Не играй словами. Если ты — не князь, то твоя супруга — княгиня, а твои сыновья станут князьями, и не подобает, чтобы высокорожденные дети, которых ожидает великая судьба, воспитывались бы вне христианской религии. Ты же им дал в учителя безродного бродягу, который говорит по-гречески и воспитывает их на образах демонов, которых древние называли богами…
— Не могли бы мы придерживаться темы разговора? — произнес Лоренцо резким тоном. — О чем ты хотел со мной поговорить, монах? О возможном похищении несчастной, которую ты преследуешь с непонятной мне яростью… или о воспитании моих детей?
— Я пришел поговорить с тобой о твоем городе, — произнес фра Игнасио с пафосом, — о твоем городе, который забыл Христа и готов скорее слушать песни, чем праведное слово, о твоем городе, который ты подталкиваешь к погибели. Вот основное, что беспокоит его святейшество…
— Прерву тебя сразу, монах. Его святейшество особенно печется о том, чтобы подчинить Флоренцию и прилегающую к ней область своему племяннику Риарио. Отсюда его большой интерес к городу.
— Пусть
