“А может, это Ад?”
Ещё и этот мерзкий пикающий звук, который любого нормального человека доведет до сумасшествия, а уж такую чокнутую, как я, и вовсе выбешивает, особенно когда с каждой секундой становится всё громче. Пытаюсь открыть глаза, но тут же зажмуриваюсь, потому как кажется, что солнце падает прямо мне на голову.
Я точно умерла и теперь буду гореть в Аду за убийства и другие грехи.
- Доченька? - голос мамы заставляет меня напрячься.
“Нет, не может быть! Она не может быть в моём Аду!”
- Подожди, Нина, - ещё и отец здесь. - Дай ей хотя бы прийти в себя.
- Но ты же видел, Федя, что она впервые пошевелилась.
Открываю глаза и снова зажмуриваюсь. Но упрямо повторяю попытку, чтобы тут же застонать. Только сейчас чувствуя, какая у меня тяжелая голова. Говорить не могу, трубки в горле и в носу, руки опутаны капельницами, что замечаю, когда пытаюсь прикрыть глаза рукой.
- Ярко, доченька? - издаю мычащий звук, и тут же щелкает выключатель и я, наконец, могу приоткрыть веки. - Лучше?
Хлопаю глазами в знак согласия, а после снова прикрываю.
- Сейчас доктора позову и медсестру, - хлопочет мама, укрывая меня одеялом, хотя какой толк от него, не понимаю. - Они помогут тебе избавиться от ненужных теперь трубок.
- Мать, да дай же ты ей прийти в себя. Раскудахталась, как наседка!
- Так доченька в сознание пришла. Столько недель, пока она в коме была, переживаний и неизвестности, а теперь, наконец, очнулась.
Сказать, что я ничего не понимаю, - это ничего не сказать. Очнулась? Кома?
- Ладно, побежала я позову доктора и медсестру, - и мама скрывается за дверью, оставляя меня с отцом.
- Потерпи, милая, я знаю, что она бывает надоедливой, но мы правда очень волновались за тебя.
На его слова я лишь приподнимаю брови. Однако отец не успевает что-либо ещё добавить, как двери снова открываются и в палату возвращается мама, а следом за ней входят медсестра и врач. И я даже с трубками не могу сделать вдох. Темно-рыжие волосы не скрывает даже шапочка, а эти голубые глаза я считала и продолжаю считать самыми красивыми в мире. Доктор же, наоборот, с такими светло-карими глазами, что они кажутся золотистым, и такими же золотистыми волосами. Во все глаза смотрю как они подходят, как медсестра наклоняется и отсоединяет ИВЛ, а после вовсе выключает, и, наконец, наступает тишина. Именно этот проклятый аппарат и пищал.
- Как вы себя чувствуете? - черт, даже голос тот же, словно колокольчик звенит. - Горло не саднит? Сейчас неплохо бы выпить теплой воды, чтобы ушло это неприятное ощущение.
- Женя… - хриплю я, и она отзывается.
- Да? Ещё что-то мешает? К сожалению, капельницу я убрать не могу пока, но уже скоро вам станет лучше.
- Женя… - чувствую, как глаза у меня наполняются слезами.
- У вас, наверное, голова болит, сейчас я сделаю вам укол, и вы сможете ещё поспать.
- Евгения Сергеевна, думаю, двух кубиков ей будет достаточно.
Перевожу взгляд на мужчину с золотистыми волосами. И понимаю, что даже очки в тонкой оправе на носу не скрывают его привлекательности.
- Хорошо, Михаил Алексеевич, - ну, хоть тут не сто процентов попадание.
Доктор ещё раз бросает на меня внимательный взгляд, а после, что-то записав в карте, выходит из палаты. Медсестричка же, сделав мне укол, тоже выходит, наказав маме принести мне теплой воды.
- Ой, доченька, у тебя такой доктор замечательный, - вполуха слушаю мамины причитания, чувствуя, как укол начинает действовать и погружает меня в дрему. - Все его так хвалят, и я рада, что ты попала именно в Мариинскую больницу.
- Угу, - я уже почти сплю, но ещё стараюсь держать глаза открытыми.
- Утром придет на обход, а ты уже пришла в себя.
- Утром? А разве не этот…
- Нет, этот тоже хороший, но лечит тебя другой. Эх, такой красивый мужчина, презентабельный. И неженатый.
- Угу, - я снова позволяю своим мыслям поплыть куда-то в небеса.
- Ой, а Кирилл-то тоже не отходит от тебя. Каждый день здесь, каждый день…
- Угу, - темное покрывало сна накрывает меня с головой.
Когда просыпаюсь утром, то вижу даже солнечный свет через жалюзи. Мама дремлет в кресле в углу, а отец - на небольшом диванчике.
- Мам, - горло всё ещё саднит, как и руки мои болят, все истыканные иглами. Но моя родительница тут же открывает глаза.
- Ой, уже проснулась?
- Пить дай, - сиплю по-прежнему.
- Да-да, конечно.
Она тут же подает мне стакан воды, а после садится опять в кресло.
- Как твоя голова?
- Еще болит, но уже не так сильно, - и говорить мне уже легче.
- Я слышал, что моя пациентка пришла в себя, - раздается бархатный голос от дверей, а у меня сердце пропускает удар. Мужчина в костюме входит в палату и с деловым видом изучает медицинскую карту, а я пытаюсь сделать хотя бы один вдох, но не могу. Спустя минуту начинаю тупо задыхаться. - Так, кажется, вы не очень хорошо себя чувствуете.
Он берет меня за руку, и я дергаюсь, чувствуя прикосновение этих длинных красивых пальцев. Кажется, я сейчас умру во второй раз от одного только его присутствия здесь. Но мужчина ничем не выдает того, что знает меня, и знает, как никто другой.
- Может быть, вам укол сделать успокоительный? Сто сорок ударов в минуту - ненормальный пульс, - он слегка хмурится, а я уже почти теряю сознание. - Елена, с вами всё хорошо?
Он ещё что-то говорит, но из-за звона в ушах я просто не слышу слов, а после проваливаюсь в беспамятство.
Резкий запах бьет прямо в мозг, словно иглы, возвращая в реальность и заставляя открыть глаза. Но, открыв их, я встречаюсь взглядом с черными колдовскими глазами.
- Вы как? - он отстраняется и выкидывает ватку, пропитанную нашатырным спиртом.
- Саша, - тихий шепот срывается с губ, но на лице мужчины не проскальзывает ни тени узнавания.
